Федорова Анна

ПУХ, ПЕРО

рассказ

Они едва знакомы, но уже поняли, что подходят друг другу.

Они разговаривают по своим телефонам, лезвием подправляют по несколько букв в своих паспортах, меняют коды на замках портфелей, идут друг к другу, ведь они хотят встретиться, чтобы перевернуть, не раздумывая, свои жизни. В своих тесных душевых кабинках они стоят, подставляя лица струям горячей воды; им хотелось бы представить, как все будет.

Это голубое-голубое платье залипает между ног от ветра и пота, когда она бежит, квартал за кварталом оставляя, плоским, но тяжелым портфелем, набивая синяки.

Приблизительно в середине мая зацветают одуванчики.

Букет одуванчиков летит ему навстречу, - стоило только открыть дверь, - и осыпается, оставляя на щеках, на белой рубашке с открытым воротом припудренные желтые следы.

И сразу матросский тустеп два раза оступился о порог и был прерван звонком в дверь.

Наконец-то она его дождалась. Дождалась и уже открывает дверь. «Вот как же идет тебе эта шляпа, хотя и не по сезону, нынче, такую носить».

В двух шагах от ее дома на глаза ему попались три цифры, написанные на глухом заборе, и он решил изменить код на замках портфеля, еще раз, на всякий случай.

«Да ты вся мокрая, что случилось? За одуванчиками сразу и не заметил». «И колготки все изорвала чертовым чемоданом. Я сменила код». Усаживая ее, заворачивая в сухую простыню, представил вдруг, как она бьет наотмашь, бросает прямо в лицо комки грязи. Но это миг и этого не случится. «Выпить хочешь? Тебе надо согреться». Она принимает предложенный им стакан, отпивает немного, говорит: «Я бежала сейчас, представляешь, это знак, наверно, я на стене увидела красным написанные цифры, и сменила код. Кто их только там написал? Кто бы он ни был, но как только я забежала в подъезд, я тут же сменила код, прямо на первой ступеньке». «И какой же»? «Подойди к окну. Подойди, подойди».

Дожди всегда особенно сильны в мае. Отмывая окна и стены домов, они уносят с собой цветными потоками все сколь нибудь значимое, оставляя лишь чешуйки краски, прилипшие к дну сточных желобков.

«Теперь я, кажется, понял, почему ты такая мокрая... Но насчет кода?.. Что ты мне хотела показать»? Она только смеется. «Ты лучше на меня посмотри. Знаешь, я заметила, что знаки всегда что-нибудь да значат. Вот этим молодым неаполитанкам, таким голубым, на твоих обоях, кто им подрисовал усы и рога»? «Да у тебя нюх старого коридорного... И кто тебе сказал, что синие очки изменят тебя до неузнаваемости... Ну вот, это другое дело, хоть ты и ужасно привлекаешь внимание в таком виде». «Смешной парик, правда? И лезет, ну прямо клоками, зато как они медленно, как прекрасно осыпаются на плечи, потом на грудь, падают под ноги».

В домах, где окна выходят на южную сторону, как раз, часам к двенадцати, ближе к половине первого, при условии, что события разворачиваются в мае, солнце так раскалит вашу средних размеров комнату, что непременно захочется наглухо задернуть шторы. Голубые шторы не только защитят от солнца, но и наполнят комнату приятным прохладным светом.

Нас трудно сбить с толку, когда в комнате, где наглухо задернуты шторы, несмотря на солнце за окном, молодая женщина бьет о стену тарелки. И это, возможно, будет слышно во дворе.

«Ты только посмотри на них, этот твой букетик, что ты мне принес, эти желтые невинные создания, они совсем поседели от такого пекла... Как же мне жарко... А ты, я смотрю, уже устроился на моих прохладных простынках». «О, Господи... Как ты говоришь... Откуда у тебя этот веер? Откуда он у тебя?.. Брось... Иди ко мне, я тебе пошепчу на ушко... Вот так, слушай... Ветер – дым розовый, белый – не охватить, умирание прекрасно, не вздумай прятать...» «Что это?.. Нет, я не смеюсь. Я закрываю глаза, и красные круги пульсируют под опущенными веками, как воспоминание о солнце»? «Это первая из трех историй, которые я хочу тебе рассказать... Кстати, сколько пуговиц на твоем платье»? «Кажется сорок, если считать пуговицы на манжетах, по пять на каждом, и еще две на поясе, хотя... голубой шелк принято рвать». «Боюсь, что этим и кончится, если ты мне не поможешь».

Вот, взгляните, - сдержанный эстамп, - два силуэта выделяются на светлом фоне, молодой человек и девушка. Между ними не более метра. Оба они руками прижимают к груди букеты побелевших уже одуванчиков, шеи их изогнуты, головы наклонены, губы вытянуты, как для поцелуя. Облетают легкие семена, и ничто не мешает их полету, однако девушка вздрагивает и встает, рассыпая себе под ноги цветы, которые незамедлительно исчезают, превращаясь в пух. Она подходит к двери и отворяет ее, так как кто-то несколько раз позвонил. «Господи, наконец-то, “ – говорит она стоящему на пороге молодому человеку. И тут же шум воды перекрывает ее голос. Она стоит в небольшой душевой под струями теплой воды, открывает воображаемую дверь и, улыбаясь, шепчет какие-то слова похожие на припев популярной песенки: «Господи, наконец-то... Вот, как же тебе эта шляпа идет, хотя и не по сезону, не по сезону такую носить, так все говорят, да…». Она позволяет струям воды ласкать свои губы, однако, вдохнув несколько капель, кашляет, стучит кулаком в стену. На глазах у нее слезы, но это не те слезы. Девушка ожидает своего возлюбленного. Они едва знакомы, но уже хорошо поняли, что подходят друг другу.

«Кого-то, все-таки, ты мне напоминаешь в этой простыне, » – говорит молодой человек, взглянув на девушку. Она подходит к окну, чтобы отодвинуть штору, и длинная голубая тень пересекает ее фигуру. На коленях у молодого человека стоит открытый портфель, похоже, ему доставляет огромное удовольствие разглядывать его содержимое. «Как ты его открыл»? «Позволь, у меня неплохая память. И потом, это все же я поменял ему код. Ты помнишь?.. Ну же. Помнишь»? «Ну и что там»?

Они смеются, возможно, даже танцуют, и танец их имеет характер изысканный, а, пожалуй, что и развязный. Их заставляет остановиться, вздрогнуть и даже испугаться стук в дверь. Некоторое время они сохраняют абсолютную тишину, затем же, услышав удаляющиеся шаги, позволяют себе расслабиться и даже прилечь на постель прохладную, но все же несколько измятую. Девушка склоняет голову на грудь молодого человека. «Ты до ужаса твердый». «Тихо», - он прислушивается к музыке, доносящейся из-за стены, - «Это раннее средневековье. Великолепный хорал, заставляющий проливать покаянные слезы. Как так получилось, что именно они писали эту музыку. Я истощаюсь смертельно и тут же воскресаю, я расправляю члены, выгибаю спину, мне хочется влиться в этот поток, в этот рев. Как они могли...» «Ч-ш-ш, тихо-тихо. Поднявшись над бедствиями, жестокостями, угрозами, они обрели покой в музыке. Они ликовали».

Они молчали, глядя, как солнце покидает их комнату. Возможно, жизнь их была бедна светом. Они любили большие окна и просторные платья. Девушку звали Соня. Она приподнялась на локте: «Помнишь такую песенку: вот от королевства ключ, ключ от королевства... » «Ну, хватит». Он мгновенно встал, отдернул штору. Стекло, покрывающее эстамп, вспыхнуло, отразив уходящее солнце.

Приблизительно в конце мая начинают цвести тополя.

Дети во дворе поджигали прибитый к тротуару тополиный пух и, покрикивая, бежали вслед за огнем.

Он стоит у окна, прижимаясь лицом к горячему еще стеклу. «Конец не за горами! Клянусь вам – это так»! «В каком смысле»? - Соня, дитя, она все еще пытается сгладить неловкость. Как не к стати пришелся этот стук в дверь. «Не дурачься»,- он ответил так резко, что Соня даже выронила чашку из рук. Она закашлялась и всего лишь хотела, чтобы кто-то постучал ее по спине.

И еще, неожиданно, такой звон в ушах, как будто что-то разбилось, а потом тишина, и снова поплыл, закачался, как во сне, тустеп –голубое, белое. Она проводит рукой по забрызганной стене душевой кабинки, выложенной голубыми и белыми плитками, и отдельные капельки сливаются в сплошную линию. Она встряхивает головой, и, закрывая глаза, подставляет лицо струям горячей воды.

«Что у тебя вышло с этим парнем? Или лучше сказать, чем закончилось». «Лучше сказать, о чем мы с ним говорили. Он оказался не таким уж знатоком в этих делах, хотя, кое-что полезное он мне рассказал. Я все записала...» «Очень зря, надеюсь, ни при нем? Все это надо выучить, а лишнее выбросить. Да?» « Да. Я так примерно и поступила, красавчик... Кстати, давно хотела спросить, а кто это с тобой на этом эстампе?» «Некстати... Это гравюра начала века». «Муж изменяет жене. Позабыт церкви порядок и божеский стыд». « Кажется, я мог бы полюбить тебя ».

Он спит. Она любуется его лицом. Несколько пушинок одуванчика в его волосах. Она целует его руку, на ладони написаны шесть цифр. Соня - шелковая девочка. Эти цифры не были ей знакомы, - приходится сделать над собой усилие, чтобы не закричать.

Он протянул к ней руку, а потом, когда она сказала: «Не сейчас», встал и подошел к окну.

Вот он курит у открытого окна. « Что это там написано? «Таксофон». И я это прекрасно знаю... А если бы не знал? Интересно, прочитал бы с такого расстояния... Что это с ней вдруг?.. Непросто все, вот так впустить к себе чужого человека... Ладно. Будет о чем подумать... И ей». Уже около пяти и жара постепенно спадает. На стуле стоит портфель. Соня читает книжку, шевеля губами и, наверное, слишком низко склонившись над страницей. Во дворе шумят дети. Книга обернута в яркую страницу из журнала.

Он: (оглядывается на Соню) Что ты читаешь?

Соня: Да, так, ерунда.

Соня кладет руку на открытую страницу. « Теперь трудно, чтоб все, как раньше...Ведь жила же я без него все это время... Всегда есть что-то такое, что не дает о себе забыть, все эти крючки, которыми цепляется к тебе жизнь... Не могу сказать, что невозможно, однако и непросто...забыть, да, забыть или нет, просто не узнавать... Нет, теперь он. Но почему он так? Что он там написал на руке у себя? Скрыть? А потом что? Пятнадцать минут уже молчит и курит, и вот, пожалуйста».

Он: Ну, а все-таки?

Соня: (про себя) Вот, опять. (ему, и головы не повернув) Так, ерунда. Книгу.

Он: Это понятно, что книгу. А, какую? Или тебе, как бы это... неудобно сказать?

Соня: (закрывает книгу, оставляя руку между страницами) Я же говорю, ерунда. Ты такого читать не станешь. (открывает книгу)

Он: Ну почему же? Что, на столько уж, ни в какие ворота? Я много читаю всякого. Вот, например, знаешь, про одного парня, он еще все бутерброд себе готовил, и там это все так подробно описано, как он намазывает хлеб горчицей, натирает чесноком, боится, что подгорит...

Соня: (посмотрела на него, потом на обложку своей книги) Нет, это мне никогда не нравилось... (глядя на обложку, про себя) Черт знает, что такое, предлагаем праздничные иллюминации и фейерверки... какое-то барахло тут нашла, не сидеть же просто так, без дела... И потом, все на руке пишут, когда нет бумаги, телефон, например какой нибудь... (проводит языком по зубам) щетку бы не забыть... (взглянула на него, потом опять на обложку) выставит ведь... что за идиотская манера оборачивать книги... ну, не знаю я, что я читаю, даже не догадываюсь.

Он: И все-таки, что ты читаешь?

Соня: Да телефонный справочник. (про себя) Кстати, можно попробовать. Надо, надо на что-то решаться, должен же быть какой-то выход.

Он: (чуть встревожено оборачивается, видит, что она читает стихи) А... и что, интересно?

Он берет с подоконника тополиный пух. «Будем здесь сидеть, глазеть друг на друга, в окно... Трахаться будем, пока хорошо... Почему бы и нет, может и стоит решиться... Она – Соня, блондинка... И что-то еще такое... На языке что-то крутится».

Соня: Да, чрезвычайно.

Он кидает пух в Соню.

Соня: (отмахивается) Пожалуйста, перестань курить. Голова тяжелая. (потерла пальцем зубы)

Он бросает сигарету в окно. Подходит к ней, садится на корточки, берет ее за щиколотку.

Он: Что-то не так?

Соня: (убирает ногу) Нет, все в порядке.

Он: (опять берет ее за щиколотку) Ты уверена?

Соня: (опять убирает ногу) Да, как обычно, не хуже, не лучше.

Он: (закуривает еще сигарету) Слушай, а который я у тебя?

Соня: Я же просила не курить, прямо в лицо дым. (Отворачивается, про себя) И правда, не понимает что ли.

Он отходит к окну, курит, выпускает дым на улицу. Во дворе дети. «Можно подумать, это имеет значение... И чему радуются... Да, мы вдвоем... А, что она, собственно говоря, может?.. Слабая, смешная какая-то». На подоконнике тополиный пух. Он на него дует, и пух поднимается в воздух. Соня читает, шевеля губами.

Он: (поворачивается к Соне) Ты мне не ответила. Не хочешь со мной говорить?.. Я с тобой хочу говорить. Я что, что-то не так сделал? И потом, ты мне не ответила на вопрос.

Соня: (откладывает книгу, смотрит на него; про себя) Красивый какой, господи, боже мой. Какие уж тут цифры. На что я обижаюсь? Может, их и нет вовсе. Конечно, показалось. Надо верить. Да, просто показалось. (ему) На какой вопрос?

Он: (раздраженно) Что происходит?

Соня умиляется, встает, тихонько подходит к нему, утыкается ему в плечо, всхлипывает.

Он: Да, что с тобой, в конце концов?

Соня: (всхлипывая) Это так трогательно, что мы с тобой тут сидим.

Он: Ну, ты даешь.

Соня: (улыбнулась) Ладно, какой там у тебя вопрос?

Он молчит.

Соня: (берет пух с подоконника, кладет ему на голову) Шапочка.

Он мотает головой, потом снимает пух рукой.

Соня: (примиряюще) Так сразу и не скажешь.

Он оборачивается.

Соня: Ну, может, четвертый или пятый. А, что?

Он: А то и шестой. И она считает это занятным.

Соня: (отбирает у него сигарету) Дай-ка. (затягивается, кашляет) Я уже не маленькая, я очень чистый человек, первый раз со мной это было в восемнадцать лет. Ты тоже, вроде, не ребенок, на вид, по крайней мере.

Он: Мне тридцать, почти.

Соня: Ну вот, видишь, а ты спрашиваешь.

Он: И у тебя есть кто-то сейчас?

Соня смеется.

Он: Что ты смеешься?... (улыбается) А хочешь, я расскажу тебе о всех своих женщинах?

Соня: Сделай одолжение. Ну, в смысле, расскажи. А главное, о первой и о последней.

Он: (со значением) Это одна и та же женщина.

Соня: Так. Это серьезно. Ты ее любишь? (расстегивает пуговицу на платье) Это очень серьезно, когда так бывает. Ты ее любил... любишь?

Он: Да.

Соня: Ты был счастлив. (Расстегивает еще одну пуговицу на платье) А что же потом?

Он: (берет ее за плечи) Тебя встретил, ну и все это с нами произошло...

Соня: (пытается отцепить зацепившийся крючочек) Ну-ну, не молчи. И что же?

Он: (помогает) Она ничего не знает... может даже прийти в любую минуту.

Соня: (приходится оторвать) Вот оно что. Значит, ты, поэтому так испугался тогда, вздрогнул, рассердился?... (смотрит на крючочек) А я, а что со мной?

Он: (берет крючочек, бросает в окно) С тобой, пока, я.

Соня: (смотрит вслед) А если она придет?

Он: (торопливо) Не придет, не придет.

Соня: (смотрит на него) Но такое же можно допустить, что ты тогда сделаешь? Может мне уйти?

Он: (берет ее за плечи) Я еще не решил.

Соня: Значит, я могу идти, то есть, я свободна.

Он: Да, хорошая моя, ты всегда свободна...

......................................................

.........................................................................

......................................................

.................................................................

Приблизительно в конце мая начинают цвести тополя, и если не держать окна закрытыми, то тополиный пух залетит в комнату.

Соня сидит на кровати и рассматривает фотографию в рамке.

Уже около пяти и жара постепенно спадает. Он курит у открытого окна. «Четвертая сигарета за полчаса... Надо на что-то решаться, времени почти не осталось... Что это, интересно, там написано, трудно разглядеть... То ли еще будет».

Он: (поворачивается к Соне) Что это у тебя?

Соня: Так, одна фотография. Как же интересно в жизни бывает, дня не пройдет, чтобы что-то не изменилось... А потом, удивляешься.

Он подходит к кровати, садится, смотрит на фотографию.

Соня: Так, скорее, для красоты, ну, в крайнем случае, на память.

Он: Кто это?

Соня: Один приятель, кстати, он очень сильный. А по виду не скажешь, да?

Он: (рассматривает фотографию) И правда, не скажешь. (наклоняется ниже) Ну-ка, а так?

Соня: Один раз... да нет, ни к чему это, болтаю, вечно, много лишнего.

Он: Нет, ну почему же? Интересно. Один раз...

Соня: Да, ничего интересного. Тащил меня на себе километров пять.

Он: Ничего интересного! Это пер, называется. Тебе, что, это не интересно? Пер пять километров! А она заявляет, что это не интересно! Нет, ну ты подумай! Вот я, например, никогда, никого не пер пять километров, но я могу представить каково это. Я могу представить, что это, по меньшей мере, тяжело.

Соня: Все?

Он: В общем, да... И что же, ни разу не присел?

Соня: Да ну тебя. Я ногу подвернула... Ну, несколько раз мы останавливались.

Он: Надолго?

Соня: Точно не помню.

Он: Ну, хоть, приблизительно.

Соня: Минут по десять.

Он: Только то?

Соня: Я слышала, что десяти минут достаточно, чтобы... А, да ладно.

Он: А звали-то его как?

Соня: (показывая на фотографию) Ты о нем? Не помню я что-то.

Он: Странно, правда? (закуривает; про себя) Пятая.

Соня: (отмахивается) Пожалуйста, перестань курить. Голова тяжелая.

Он отходит к окну. «Тоже мне, влез в историю... сразу надо было с этим развязаться». Берет с подоконника тополиный пух, кидает в Соню. Она отмахивается. Он бросает сигарету в окно. Подходит к Соне, садится на корточки, берет ее за щиколотку.

Он: Слушай, что-то не так?

Соня: (убирает ногу) Нет, все в порядке.

Он: (опять берет ее за щиколотку) Ты уверена?

Соня: (опять убирает ногу) Да, как обычно, не хуже, не лучше.

Он: (достает сигарету) Нам не надо поговорить?

 

Он отходит к окну. «Надо с этим кончать... нервная какая-то... не соображаю ничего... очки эти нелепые придумала, парики... она же ничего не может». Соня смотрит на него. «Какой же красивый, господи, боже мой... пусть говорит, что хочет... смотреть буду, пока не стемнеет... раньше и не мечтала, а теперь все, все, и это и то... и солнце ушло из комнаты, и дела ни до чего нет... а там, видно будет». Она потягивается и падает навзничь, держа в вытянутых руках фотографию в рамке. Он оглядывается, подходит, берет фотографию и в ней снова отражается заходящее солнце; еще только середина дня, ну, скажем, начало шестого. А потом склоняется к лицу Сони.

Он: Может быть, так лучше?

Она опускает свои поднятые руки и закрывает глаза, однако и улыбается.

Соня: Ты не чувствуешь за собой никакой вины? Вот я за собой не чувствую.

Он: Да нам спасибо должны говорить.

Соня: (открывает глаза) Ты, правда, так думаешь? А который час? Семи еще нет?

Он: (кладет голову ей на грудь) Четверть шестого.

Соня: Ну и ладно. (обнимает его)... Хотя, в конечном счете, мы слова дурного никому не сказали... Если называть вещи своими именами.

Он: Тебе также хорошо, как и мне?

Она шепчет ему на ухо что-то.

Смеются.

Она шепчет ему на ухо что-то. В такие моменты вряд ли думаешь о делах. Когда он спросил ее: «Что бы ты делала, если бы мы не встретились?», она сказала правду.

Когда не держишь окна закрытыми, то тополиный пух залетает в комнату. Он носится, поднимаясь к потолку, оседает на пол, им набит опрокинутый пустой стакан, он плавает в чашке с чаем и намокает, прилипает к губам, рукам, спинам, запутывается в волосах. Соня падает в сугроб тополиного пуха, улыбается и шепчет: «Мне хорошо с тобой, наверно». Солнце уже ушло из комнаты. Уже шесть часов.

Соня спит. Он лежит рядом.

Он: (глядя в потолок) Тихо-тихо-тихо. Я расскажу тебе вторую историю, из тех трех, приготовленных для тебя, я расскажу, а ты спи... Он пришел к ней утром, еще до полудня. Нет, он, как всегда, сел у ее двери. Вот уже пять лет, почти каждый день страшное унижение. Она видела, как он входит в подъезд, и он видел ее в окне, но его присутствие не льстило и не мешало ей. Всякий раз, по пути к ней, он что-нибудь загадывал, какие-то цифры или еще что-то. И думал, если случится совпадение, она позовет его. Сегодня она его позвала и сказала, что выходит замуж. Первый раз он сосчитал количество шагов от ее дома до своего и это совпало с тем, что он загадывал. Но ему всегда казалось, что где-то он сбился со счета. Позже он узнал, кто стал ее избранником.

Он спит, свернувшись калачиком. Соня накинула полотенце на его мокрую голову. Смотрит на часы, потом в окно, потом с часами подходит к окну, смотрит. «Точно, уже семь, на улице светло, а здесь как-то не очень. Похоже, я остаюсь... Все равно». Ходит по комнате. Подходит к стулу, на котором стоит портфель. Садится на самый краешек. Закуривает, тушит сигарету. Подходит к кровати, ложится, заглядывает ему в лицо. «Спишь? Ну и спи... Какая теперь разница... Нам неплохо вместе». Рассматривает свои руки, они немного дрожат. «Черт знает что такое... хочешь сказку?» Хочет погладить его по голове, но убирает руку. «Нет уж... А, ничего ты не хочешь... Возможно, ты и прав... Это трудно представить... Уже поздно...»

Когда нет никого рядом, кто может тебе помешать? Но вот, вас уже двое и время идет совсем по-другому. Жара понемногу спадает. Скорее прохладно, чем жарко. У Сони заболел живот, с ней это не в первый раз, и она надолго заперлась в ванной. Холодный мокрый плиточный пол, соприкасаясь с босыми ногами, действовал успокаивающе. Пол душевых кабинок не горизонтален, он всегда устроен таким образом. Это делается для удобства пляжников. Вся вода из душевых кабинок, стоящих по десять в ряд, приблизительно, устремляется в сточные желобки, унося с собой все сколь - нибудь значимое: чешуйки земляничного лака, которым Соня накрасила ногти на ногах, песок, глину, пряди волос. «Волосы, видно, придется остричь»,- голос матери в ушах. «И откуда она все знает наперед»? Красные чешуйки, прилипшие к дну сточного желобка. «Не это делает человека взрослым», - мать была очень ревнива тогда. И про живот: «Так всегда бывает от резкого перепада температур». И она вся мокрая из душевой кабинки кричала ей: «Неправда, мама, неправда, ты должна мне верить».

Он проснулся, потому что замерз. Приблизительно восемь часов вечера, но в мае в это время еще светло. Какая-то женщина во дворе сушит перину. На стуле стоит портфель, заклеенный крест накрест пластырем. Этот белый крест на черном фоне напомнил ему пол душевой в мужской раздевалке. Когда-то он занимался танцами. И музыкой. Тяжелейший перелом лодыжки навсегда вывел его из строя. Подтянутые узкозадые мальчики и шелестящие девочки ушли из его жизни. Его звали Виктор, и мать говорила ему, что это значит победитель. Кусочек укропа, застрявший между крупных зубов его партнерши по танцам, почему-то навсегда врезался в память.

Соня стоит на пороге комнаты.

Соня: Я сделала себе клизму с ромашкой.

Он сделал вид, что не расслышал.

Соня: Почти все прошло, чуть-чуть осталось. По себе скажу, что это не очень страшно, ты не волнуйся.

Он: Меня сейчас стошнит, прекрати ты это.

Соня: Ты что, брезгуешь? Это же простое расстройство, вызванное перепадом температур. И потом, я уже сделала клистир...

Он: Замолчи!

Соня: ... с цветами ромашки. Травы, Виктор, очень помогают в подобных ситуациях.

Виктор: Как ты сказала?

Соня: Травы, Виктор, помогают в...

Виктор: (резко) Откуда ты знаешь?.. Ты себя выдала! Попалась!

Соня: Пожалуйста, перестань... Я всегда так делаю. (оправдывается) А, Виктор... Я все поняла... Дай мне сказать. Прости, пожалуйста, это любопытство называется, прости.

Виктор: (вскакивает с постели) Что засуетилась? Паспорт? Рылась у меня в карманах? Пока я спал?

Соня: Ну, пожалуйста... Позволь мне сказать. (постепенно становясь очень уверенной) Я, прежде всего, беспокоюсь о наших отношениях. Я боялась, что ты меня не так поймешь, что, собственно говоря, и случилось. Нет, ты не подумай, я полностью тебе доверяю, это просто мера предосторожности. Может быть, лишняя. Извини... Я верю тебе, ты бы и сам мне все рассказал.

Виктор: (почти кричит) Что ты несешь! Неужели не ясно, что я уйду отсюда при первой же возможности. Меня ничего здесь не держит.

Соня: (твердо) Нет, мы будем здесь вместе. Теперь уже поздно...

Виктор: (еще немного раздраженно, указывая на портфель) Зачем ты его заклеила? (спокойно) Могла бы, хоть, сказать.

Соня: Я бы сказала.

Виктор: А вот теперь возьми, сделай, как было и дай сюда.

Соня молча расклеивает портфель и дает Виктору.

Виктор просматривает содержимое портфеля.

Соня: (робко) Ну и что там?

Виктор: Да ничего необычного.

Какая-то женщина во дворе выколачивает перину. Удары приходятся на счет три. Точно таким же погожим вечерком Соня выходила из дома, на ней было голубое платье, плоский, но тяжелый портфель больно бил по ногам. Она остановилась, подняла голову. Из открытого окна доносилась пронзительная музыка, ее любимая. Соня старалась не пропускать радиопрограмму «Я научу тебя танцевать». Шаг, резкий поворот на счет три... Ах, Соня, совсем она непроста. Коктейль из двух яиц, немного сахара, немного коньяку. Это то, что ему сейчас нужно. Она стоит на пороге комнаты со стаканом в руке, улыбается. Делает шаг вперед, оступается и вскрикивает, едва удерживая стакан. «Черт, осколки, я поранила ногу, кажется».

Приблизительно восемь часов вечера. Голос любимого радиоведущего прорывается сквозь шум воды: «Программа «Я научу тебя танцевать»! Мы снова вместе, друзья! Рад вас приветствовать в нашем танцклассе»! под горячими струями воды он прижимает к себе воображаемую партнершу. «У моей девчонки застрял укроп между зубами, тоненькие зеленые ниточки, ну и что ж»! – популярная мелодия не оставит равнодушным никого.

Соня стоит на пороге, держа стакан в вытянутой руке.

Виктор: Давай, что там у тебя?

Соня: Черт, я поранила ногу, кажется.

Виктор: Но ты же ее мыла?

Соня: Мыла.

Виктор: Иди, я посмотрю... Так, осколок вошел глубоко, придется оставить в ране. Немного помучаешься, но, как говорится, не помрешь.

Соня залпом выпивает коктейль, несколько секунд смотрит на Виктора, потом сама осматривает ступню, и, наконец, падает на постель, истерически хохоча и отбрасывая пустой стакан. Стакан разбивается о стену, засыпая осколками пол.

Соня: (не поднимая головы) Ладно, раз уж так вышло, давай что ли поговорим. Вот что. (ненадолго замялась) Короче, помнишь, ты спрашивал у меня о том молодом человеке? Ну, который на фотографии, ну тот который...

Виктор: Который на фотографии? На какой такой фотографии? (смеется) Ладно, шучу. Малый незаурядный, конечно. Ну и что он?

Соня: И с которым я встречалась... ну спрашивала у него это все для нас... он мне советовал еще... Не помнишь?..

Виктор: Ну и что с того?

Соня: (удивлена спокойствием Виктора) Что, ну и что? А то, что это один и тот же парень.

Виктор: Да ну. Ладно прикалывать, чего ты гонишь.

Соня: Может, я и зря с этим разговором завела... Хотя... В общем, я решила, что так будет как-то спокойнее... Да, мне так спокойнее будет.

Виктор: (понимает) Ах вот где засада. Ну пошла жара.(сплевывает) Нет, ну уж если конкретно с тобой разбираться, то ты, ты сука, конечно. (передразнивает) Решила она. Ты подумай только. Решала она чего-то. И долго решала?

Соня: (перебивает) А что такое-то, а? Я, что подписку тебе давала?

Виктор: (перебивает) Так, слушай меня, значит... Нет, ну какая же сука... а дура какая, вот, засада-то... Ну с этим разобрались, ладно, а мысль такая: ты что, меня сдать хотела или в чем тут фишка? Рот-то закрой, не с тобой разговаривают. А так, я понял, в принципе. Ты и вашим и нашим хотела. Жопа на два базара. Или можешь возразить? Думаешь что? Думаешь, он чего-то там такое у тебя нашел, чего днем с огнем не сыскать? Ему ж пофигу это все. (показывает на стоящий на стуле портфель) У него вот забота. Сразу разобрался. Он малый-то грамотный… Нет, ну все, хорош.

Соня: Ну уж нет! Не такой он совсем. Откуда ты взял? Ты же его не знаешь. Или знаешь?..

Виктор: Знаешь, не знаешь... как жопу потеряешь! Сама с ним базарить будешь, если заявится. Как хочешь отмазываться будешь. Ясно теперь? Так вот.

Соня несколько секунд смотрит на Виктора, хочет обнять его, но он ее отталкивает и она падает навзничь на постель. От такого напора прорывается подушка, по постели рассыпаются перья. Соня хохочет. Чаще всего подушки набивают куриными перьями.

..............................................

Уже темнеет. Из-за этого комната сужается до размеров небольшого светлого круга вблизи окна. Соня стоит на пороге комнаты, держа в вытянутой руке стакан.

Виктор: Ладно, присядь. Давай, что там у тебя? Что-то диетическое?

Соня: Вот, взгляни. (и еще на просвет) Коктейль: два сырых яйца, сахар, немного коньяку.

Виктор: И что это значит?

Соня: (держит стакан около груди двумя руками; говорит убежденно, глядя прямо перед собой) Это начало и конец жизни. Совершенная форма и абсолютная бесформенность. Новый взгляд на вкус и несоответствие законам. Попробуй себя изменить, и ты изменишь отношение к окружающим. Ты спрашиваешь, что для этого нужно? Всего лишь выгляни в окно. Видишь? Неоновые буквы призывают к жертвенности, перекрывая своим мерцанием жалкие звезды... И это действительно так... Этот коктейль готовила моя мать для моего отца, после того, как укладывала меня спать. Его готовят миллионы женщин для своих мужей, а ты спрашиваешь, что у тебя там, в надежде получить ответ, и я даю его тебе.

Виктор: (после недолгого молчания) Уй, елки... Да ты не обижайся.

Соня: (как бы очнувшись, утомленно и медленно) И еще, отец никогда не прижимался ко мне. Ты слышишь? (совсем тихо) Мы почти не виделись.

Виктор: Да... А у меня мама на восемь лет отца старше, и ничего, всегда молодцом старалась держаться в этом смысле.

Соня: А в детстве тебя как называли?

Дожди всегда особенно сильны в мае. Настоящие дожди, ливни. Вот и сейчас, от сильного порыва ветра распахнулось окно и на пол упал горшок с цветком, стоявший на подоконнике. Они не спешили закрывать окно. Ветер принес облегчение. Они сидели рядом на узеньком диванчике и разговаривали, глядя прямо перед собой в большое настенное зеркало. Это делалось для того, чтобы в любой момент, подняв глаза, можно было увидеть выражение лица собеседника. Если в этом будет необходимость, конечно. В руках они держали чашки с горячим еще бульоном.

Виктор: Я и говорю, во все эти игры, если можно, то лучше не играть.

Соня: Да уж... (дует в чашку) Когда же он остынет... Хотя, может быть, он и согласился бы, но у него нет выхода.

Виктор: А я всегда так говорил. (дует в чашку, пытается сделать глоток, но понимает, что еще очень горячо) Этот парень правильно все знает. Сейчас все, что связано с деньгами, это уже что-то не то, это все спекуляция. Не хочу этим заниматься, игра без правил - это не интересно.

Соня: Вот, а я о чем. Игра в дурака... (ставит чашку на пол) Не могу больше это держать, горячо очень.

Виктор: (берет обе чашки, ставит их на окно, потом садится на свое место) Может так быстрее остынут.

Соня: А не упадут? Тоже так один раз поставили, так туда столько всякой дряни налетело.

Виктор: Кстати, у меня планы были на этот вечер?

Соня: Как, ты говоришь, ее фамилия?

Виктор: Ли.

Соня: А, понятно! Ну, это же дочка. Это не того Ли дочка?

Виктор: Это его сестра.

Соня: Ну да... Посмотри, не остыли.

Виктор: (подходит, пробует, обжигается) Господи, мой язык!

Соня: Не остыло?

Виктор: Вот именно... Слушай, как это интересно получается, ты идешь влево, тебе сразу - знак стоп, идешь вправо – тоже думать забудь! И что же прикажете делать?

Соня: Что уж тут сделаешь... Вода течет, кажется. Не слышишь?

Виктор: (прислушивается) Да нет, вроде... И что хорошего в этом твоем недоумке? Одни разговоры чего стоят! Могу себе представить. Алло! Привет! Ну и как, ты вмазалась или нет?

Соня: Он занимается всем на свете, человек ценнейший!

Виктор: Не знаю я. Но лучше с ним не затеваться.

Соня: ( подходит к окну, трогает чашки) Я ж говорила, смотри, что делается. (вынимает из чашек мусор)

Виктор: А ты, вроде перевалочного пункта.

Соня продолжает вынимать мусор, потом выплескивает одну чашку за окно.

Виктор: Мою не выливай.

Соня: Да надоело потому что. (возвращается на свое место) Он работает весело... В принципе там есть сходные вещи с алкоголем, но без запаха.

Виктор: Руки показывать в банке необязательно, но перспективка плохая, до конца недалеко.

Соня: Ему далеко, он моей породы. Любое членовредительство не грозит. Умрет своей смертью. Непробиваемый. Доживет лет до шестидесяти, дольше вряд ли. Да и зачем дольше, привлекательность только потеряешь.

Виктор: (после паузы) С утра мне было хреново. Достал кучу стихов из чемодана. Это была ее идея.

Соня: Ты о себе?

Виктор: На самом деле, честно признаюсь, я сейчас не в форме. Сидишь, как дурак, смотришь в окно 30 минут, 40 минут.

Соня: А я так, наоборот, - то, на что у людей уходит год, сделаю за три дня.

Виктор: Скажешь тоже, за три дня. (потягивается, смотрит на часы) Без семи девять... Как там, не остыл еще.

Соня: Сомневаюсь, дымится вон еще.

Виктор: (подходит к окну, пробует) Глазам не верю. Может подуть? (дует, отходит, садится)

Соня: Ритм машина.

Виктор: Что?

Соня: Он ритм машину где-то достал, на недельку только. Понедельник, вторник, среда, четверг...

Виктор: (достает из кармана пачку сигарет) Сигареты у нас кончаются. (смотрит в окно) Дождь-то какой.

Соня: Сигареты продают даже в дождь... Тебе, что не интересно?

Виктор: Что не интересно?

Соня: Ну, я же рассказываю что-то.

Виктор: Сигареты ж кончаются.

Соня: Ну, сходишь.

Виктор: Придется экономить... А чего играли-то?

Соня: Ну, разные старые вещи. Какие надо играть совсем по-другому.

Виктор: Да... Мне вот тоже нравится "Hotel California".

Соня: Да...

Виктор подходит к окну, осторожно берет чашку, садится на диван, делает глоток, обжигается, вздрагивает и от этого проливает горячий еще бульон Соне на колени. Она вскакивает, пытается отлепить от ног обжигающий, промокший насквозь голубой шелк. Виктор понимает, что оставить все как есть нельзя, и пытается помочь Соне. И как странно, вспоминаются чьи-то слова, чьи же это были слова, из какой-то книги, обернутой в яркую журнальную страницу. Там женщина одна своему любовнику шепчет: «Голубой шелк принято рвать», а он ей: «Бьюсь об заклад, что этим и кончится, если ты мне не поможешь». Говорит так, резким движением отрывает подол платья и бросает его прямо к окну. После того как обнажились покрасневшие Сонины ноги, становится понятно, что она получила несильный, но обширный ожег. «Помочиться бы сюда,» - думает Виктор, - «средство-то хорошее». А еще в подобных ситуациях отлично помогает растительное масло, которым необходимо покрыть покрасневшие участки кожи. Виктор встает перед Соней, опустившись на одно колено. Уже темнеет. Из-за плохого освещения ускользают многие детали, однако, приглядевшись, можно заметить, что Виктор держит небольшую бутылочку растительного масла.

................................

................................

Уже темнеет, но свет еще не зажигали. Они смеются, возможно, даже танцуют. Да, они разучивают танец вместе с любимым радиоведущим. Его голос прорывается сквозь шум воды. В пляжной душевой кабинке, прямо под открытым небом, девушка прижимается к воображаемому партнеру, напевая популярный мотив: «Я помню руки, ласкавшие меня в маленькой придорожной гостинице... мы были беглецами». Но стук в дверь заставляет остановиться, вздрогнуть, испугаться. Они застывают в несколько комических позах, и некоторое время сохраняют абсолютную тишину, затем же, услышав удаляющиеся шаги, позволяют себе расслабиться. Соня несколько секунд смотрит на Виктора, хочет обнять его, но он ее отталкивает и она падает навзничь на постель. От такого напора прорывается подушка, по постели рассыпаются перья. Соня хохочет. Чаще всего подушки набивают куриными перьями. «Ну, хватит»,- он задернул штору. По виду Виктора Соня понимает, что он раздражен.

Два темных силуэта, - девушка и юноша, - едва различимы. Из-за плохого освещения отчетливо видны лишь маслянистые блики, подчеркивающие изгибы их тел, они движутся, создавая иллюзию пространства. Девушка стоит, закинув голову и положив руки на плечи молодого человека, который в свою очередь стоит перед ней, опустившись на одно колено. Приглядевшись, можно заметить, что в руке он держит длинное изогнутое перо, с помощью которого, плавно водя им по бедрам девушки, заставляет содрогаться ее тело. Ее крик поглощается шумом воды. Этот шум умножается, когда захлопываются двери, по меньшей мере, десяти душевых кабинок. В одной из них на черно-белом плиточном полу сидит мальчик, а скорее юноша, он обронил кусочек мыла и теперь смотрит, как потоки воды затягивают его в сточное отверстие. Потом он встает, подставляя горячим струям лицо. Шум воды перекрывает гортанный крик девушки, - дожди всегда особенно сильны в мае. И если не держать окна плотно закрытыми, дождевая вода может попасть в комнату. Порывом ветра открывается окно и на пол падает горшок с цветком, стоявший на подоконнике. Земля, скорее всего, рассыпается по полу и разлетается во все стороны брызгами, превращаясь в грязь от одного лишь соприкосновения с потоками дождевой воды, попадающими в комнату через открытое настежь окно. «Тихо–тихо–тихо, ну что ты. Иди сюда... Вот так... Это ничего. Я буду с тобой». Уже поздно. Часов десять, ну может быть четверть одиннадцатого. Темнеет, но свет еще не зажигали.

Виктор и Соня лежат на кровати в темной уже комнате. Они спят или просто тихо разговаривают. «Я хотела тебе что-то рассказать... Когда я шла к тебе, представляешь, это, наверное, знак, я увидела на стене красным написанные цифры и сменила код, как только забежала в подъезд, тут же сменила код, прямо на первой ступеньке». «И какой же»? «Подойди к окну». «Зачем»? «Подойди – подойди». Подходит. «Уже темно, что это там написано? «Таксофон». И я это прекрасно знаю». Он долго и пристально смотрит в окно, потом поворачивается к Соне. «Что я должен там увидеть»? «Там были цифры, наверное, уже нет». Он опускается на пол под открытым окном, обхватывает голову руками. «Какие еще цифры? Ты ненормальная?.. Знаешь, я боюсь, я не хочу этого всего... Я не могу на тебя смотреть». «Я уйду». «Да». Она плачет. «Не надо, к чему это». Виктор подходит к Соне, хочет погладить ее по голове, но убирает руку. Замечает, - у нее прядка волос наискосок прилипла ко лбу. «Зачем мы здесь, зачем ты пришла? Что тебе нужно»? Она поднимает к нему лицо, губы немного дрожат. «Она жалкая, сжалась вся, губы дрожат». «Хорошо, я скажу. Я принимаю участие в судьбе одной очень несчастной женщины с серьезным неизлечимым заболеванием». «Бред»,- Виктор не хочет слушать доводы Сони и отказывается ей верить. Он отходит к окну, снова опускается на пол, обхватывает голову руками. «Я не должен был этого делать, мы не должны... Я хочу просто жить, понимаешь, просто, чтобы с утра уже все было понятно. Просыпаешься утром, а тебе уже все понятно». «Давай уйдем отсюда вместе». «Нет, это невозможно. Да и некуда». «Я придумаю». «Ты жалкая, слабая... Скажи мне правду... Нет, я устал». Он встает, делает шаг в сторону и наступает на что-то мокрое и холодное, но из-за темноты не может разглядеть на что именно. И только минуту спустя догадывается. «Это искусственный шелк». «Нет». «Ты говоришь, нет»? «Да». «Нет, это искусственный шелк, я чувствую». «Нет, натуральный, без примесей». Он подходит к Соне, пытается разглядеть ее лицо. «Тебе подсунули грязную тряпку». «Нет же, нет». «Ты постоянно врешь, врешь, врешь... И как это я сразу не понял? А может быть ты еще и жадная? Ну, конечно же... Экономишь на мелочах, на тряпках... Ты мелочная... Вот еще что... И собой торгуешь, продаешь, продаешь себя, кто дороже даст. А может, и меня сторговала? Не слышу. Что?.. Молчишь?...Твое счастье, что я тебя почти не вижу». Он низко наклоняется, чтобы разглядеть ее лицо. «Урод». Недалеко от себя Соня разглядела телефон и попыталась дотянуться до него, но Виктор остановил ее, больно схватив за руку. «Зато, ты красивая. Вот так, как ты сейчас сидишь. Ты боишься меня, но ты красива. Понимаешь это своим бабьим умом, но все равно боишься. Знаешь, что от возможности тебя поиметь мало кто откажется, но всегда от этого и ты что-то имела. А сейчас что? А сейчас ты не знаешь что, и поэтому боишься. Зачем ты пришла»? Она, поняв, что ей грозит опасность, пытается освободить руку, но он держит ее, да, конечно, это он, он сильный, он все еще ее любовник. «Я не вру, правда, я не вру, бывают такие моменты, я объяснила тебе, это правда». Он бьет ее наотмашь, потом наклоняется, поднимает с пола комок липкой грязи, бросает ей прямо в лицо, она закрывает голову руками, падает, поджимает ноги, она плачет.

Она еще раз потом заплачет, немного позже, вспомнив, какими мучительными казались его прикосновения,

как было холодно на полу, как больно втыкались в голые коленки осколки разбитой бутолочки крема для загара, как распухшими дрожащими руками пыталась собрать она этот крем в пластиковый пузырек от какого-то лекарства, от аспирина, скорее всего, и как одну и ту же фразу она повторяла тихо-тихо себе под нос : «Застрахуйте себя от солнечных ожогов».

Уже поздно. В комнате темно, но свет еще не зажигали. Виктор и Соня лежат на кровати. Они спят. Недалеко от кровати стоит стул. На стуле портфель. Виктор просыпается, садится. Некоторое время сидит, глядя прямо перед собой, потом будит Соню. Она просыпается, тоже садится, в руках у нее оказывается расческа. Соня причесывается. Расческа застревает в спутанных волосах, и Соня перестает причесываться. Она отламывает от расчески один зубец и начинает ковырять им в ухе. Потом лезет этим же зубцом в ухо Виктора, он отпихивает ее, и она безвольно падает. Некоторое время спустя она начинает безудержно хохотать. «Заткнись ты». Она тут же перестает. «Расскажи мне чего-нибудь». «Не канючь». «Ну, ты же обещал». «Не мешай думать». «Скажите на милость, задумался». «Заткнись, сказал». «Не заткнусь. Как ты с женщиной разговариваешь»? «Иди в жопу, думать только мешаешь». «Сам ты жопа». Соня обижается и отворачивается, протягивает руку к ночному столику, на котором стоят лампа и телефон. «Куда»? Она не отвечает. «Куда»? – он больно хватает ее за руку, она вырывается. «Да свет зажечь». « Вот баба досталась! Что ж ты не уймешься- то никак, как нарочно все делаешь». «А чего еще делать». «Сиди смирно, не дергайся». Соня некоторое время сидит спокойно, потом наклоняется с кровати, берет, стоящую на полу тарелку, размахивается изо всех сил и швыряет ее в стену; тарелка разбивается. Виктор даже головы не поворачивает. Только слегка морщится. Потом она опять протягивает руку к ночному столику, берет бутылочку лака для ногтей, открывает ее. Виктор, не поворачивая головы, выбивает бутылочку у Сони из рук, лак проливается на постель, растекаясь ярко-красной блестящей лужей. «Козел вонючий». Соня встает, пытается стащить с кровати простыню. «Да привстань же ты». «Нет, ну ты меня достала», - говорит так, но все же встает. Соня, скомкав простыню, бросает ее на пол. Теперь они сидят на голом матрасе. Виктор поворачивается к Соне, притягивает ее к себе, целует. «Ладно, чего там у тебя? Рассказать тебе чего-нибудь? Ну, значит так... Одна девчонка влюбилась в парня, дальше некуда, и он в нее, вроде, тоже. А у девчонки у этой были злые родители, звери, а не люди. И вот парень ей и предлагает, давай, мол, я тебя увезу, а потом поженимся. Она, конечно, соглашается. И вот, ночь, дождь, она бежит из дома, они встречаются в условленном месте. Он ей еще говорит, что дождь на дорогу, хорошая примета... Да... Ну и едут, значит... Тут, чего-то, не помню дальше... В общем, проходит много лет, они уже старики совсем и она ему говорит, так, говорит, мы с тобой хорошо прожили и я, говорит, все помню, до мелочей, но, вот номера дороги, по которой ты меня тогда увозил, не помню, хоть убей... Но это она врала, я так думаю», - говорит он это, встает, потягивается и уходит из комнаты. Соня некоторое время продолжает сидеть на кровати, обхватив коленки руками.

Она сидит на кровати, обхватив коленки руками. Потом смотрит на часы, уже слишком поздно. Тогда она улыбается, вздыхает, так, как будто что-то решила, встает, проходя мимо стула, небрежно похлопывает стоящий на нем плоский портфель, подходит к шкафу, открывает его, не торопясь, выбирает себе платье и достает голубое, шелковое. Она примеряет его и, скорее всего, остается довольна. Ей идет голубой цвет. Она танцует, напевая популярную песенку: «Под нежный стук дождя ты увозил меня по мокрому шоссе, с тех пор прошло так много лет, но я до сих пор помню его номер». И вот уже шум воды перекрывает ее голос. Она стоит в небольшой душевой под струями теплой воды и думает о предстоящем свидании, ей хочется знать, как это могло бы быть, да и кому же этого не хочется. Заманчиво, конечно, но никуда она ,скорее всего, не пойдет. Да, на выходные запланировано ужасно много дел. Ну, точно, она просто позвонит этому парню, в ближайшие дни и извинится, обычные слова, ничего особенного, «мне очень жаль» и все такое... Да, даже и этого она делать не будет. Она стоит под струями теплой воды и поет. Она, и вправду, знает уйму развеселых песенок.

Молодой человек только что принял душ, и вот теперь сидит на кровати, вытирая мокрые волосы и обдумывая слова, которые он скажет той девчонке, кстати, она даже не спросила, как его зовут. Обязательно надо позвонить и извиниться. Хотя, эти девчонки, которые дают свой телефон первому встречному, они ему никогда особенно не нравились, ну для чего-то серьезного они не годятся. А сказать, сказать можно, что-то вроде, «нехорошо получилось» или «в другой раз» ну или что-то в этом духе. Однако он выглядит немного грустным, а скорее задумчивым, но вот от такого выражения не остается и следа, как будто какая–то тяготящая мысль, наконец, покинула его. Да, действительно, уже слишком поздно, и он принял решение, жалеть о котором, вероятнее всего, не будет. А теперь почему бы не послушать повторение любимой радиопрограммы, которую днем он почти и не слышал из-за суеты и разных нахлынувших дел. Молодой человек выпрямляется, потягивается, делает легкую разминку, даже что-то насвистывает, какую-то популярную мелодию. Потом встает, проходя мимо стула, небрежно похлопывает, стоящий на нем плоский портфель, и замечает, как вспыхнуло стекло, покрывающее, висящий на стене эстамп, отразив последние лучи уходящего солнца.

.

Родилась в 1970 году в Москве

Федорова Анна

.