Малафеева Светлана

• р. 128-6739
• д. 214-4903
• Москва, 1998 г.

ТУМАН НАД РЕКОЙ

сценарий двухсерийного художественного фильма

* * *

Лучи утреннего солнца освещают небольшую сельскую церковь, стоящую на пригорке.

За ее золотыми крестами виднеется поле и узкая речушка.

Над рекой небольшими хлопьями еще клубятся остатки ночного тумана, тающие прямо на глазах.

По тропинке, ведущей к церкви, поднимаются несколько человек.

Впереди всех бежит маленькая девочка лет пяти. За ней медленно идет очень пожилая женщина.

Они останавливаются перед входом в церковь.

Женщина крестится на икону Спасителя, помещенную над входом в церковь. Достает из кармана записку и дает ее девочке. Та, быстро перекрестившись, вбегает в церковь.

Женщина поворачивается и кланяется куда-то в сторону.

Из церкви раздается пение хора.

Камера движется в ту сторону, куда кланялась женщина.

Пение церковного хора усиливается.

Камера приближается к деревянному кресту, стоящему немного в стороне от церкви.

Все ближе и ближе становится надпись на нем, постепенно вырастающая во весь экран — “Новомученикам российским”.

Пение резко обрывается.

Темнота.

* * *

Туман над рекой (титр).

* * *

Яркое солнце освещает поле.

— Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты! Да не ходил бы ты, Ванек, во солдаты, — летит высокий девичий голос над ним.

Поет статная молодая женщина. Видна ее спина, обтянутая рубахой с пятнами пота; толстая черная коса упала ниже пояса. Она ловко подхватывает вилами сено и утрамбовывает его в стог.

— Ну и голосище у тебя, Наташка, — с завистью говорит ей маленькая худенькая напарница с оспинами на лице, которое украшают только огромные зеленые глаза, сгребающая сено граблями, — в деревне, поди, слыхать.

— Голос, Татьянка, в бабе не главное, — Наталья снова подхватывает сено, — можно и без него прожить.

— Да у тебя все есть — и главное и неглавное, — с еще большей завистью продолжает Татьяна, — недаром парни с ума сходят!

— Кончай завидовать, — строго говорит ей Наталья, снова подхватывая сено, — грех это.

Глаза Татьяны наливаются слезами.

— Что, девки, уморились небось, — слышится за их спинами мужской голос.

— Ничего, дядь Петь, — не оборачиваясь отвечает Наталья, — мы еще поработаем.

— А ты что глаза-то вытаращила, — невысокий кряжистый мужик с рыжими усами легко тыкает Татьяну в бок, — испугалась чего?

Татьяна отпрыгивает от него и бежит в сторону дороги, утирая на бегу слезы.

— Чегой-то она, а? — Петр с удивлением смотрит ей вслед. — Обидел я ее?

— Это я ее обидела, — Наталья наконец-то отставляет вилы и поворачивается к Петру. Она оказывается необыкновенно красивой — темные завитки волос обрамляют лицо с ослепительно белой кожей и огромными синими глазами.

— Глупая она еще, — продолжает Наталья, утирая рукавом пот со лба, — молодая. Ты зачем на поле пришел в такую жару?

— Ругаться с тобой, — неожиданно отвечает ей Петр, — я утром Степана встретил.

Наталья молчит, равнодушно глядя вдаль.

— Молчишь, — начинает кипятиться Петр, — а тебе ведь двадцать пять уже! Поздно женихами-то раскидываться!

— Не пойду я за Степана, — отвечает Наталья.

— А за кого ты пойдешь? За кого? — кричит Петр. — Четыре раза сватали тебя и все отказ!

Наталья ничего не отвечает.

— Ждешь, — сердито говорит Петр, — дурью маешься.

— Пошли домой, — Наталья решительно берет вилы в руки, — умаялась я...

— Умаялась, значит, — с ехидцей говорит Петр, — утомилась.

Наталья вместо ответа поднимает грабли, закидывает их вместе с вилами на плечо и решительно идет в сторону дороги.

— Ты почему старших не слушаешь? — Петр торопится за ней. — Я тебя скоро за косу в чью-нибудь избу поволоку!

— А не жалко будет? — Наталья резко останавливается и быстро обнимает свободной рукой Петра за шею.

— Отпусти! — отбивается он.

— Мне и с вами хорошо жить, — Наталья ластится к нему, — зачем мне замуж?

— Вот помрем мы с Анисьей, — ворчит Петр, — совсем одна останешься.

— Не помрете, — Наталья снимает руки с плеч Петра, — долго еще не помрете.

— Ой, и лиса ты, — качает головой подобревший Петр, — всегда меня задобришь. А о Степане подумай...

— Подумаю. Ну, пойдем, что ли? — Наталья снова идет к дороге.

Петр, все еще что-то ворча себе под нос, спешит за ней.

* * *

За грубо сколоченным столом у добротного — в шесть окон — дома сидят Наталья и Петр. Невысокая юркая женщина в белом аккуратно повязанном платочке выходит из избы с крынкой в руках.

— В самый раз молочко-то холодное сейчас, — приговаривает она.

— Тетя Анисья, — Наталья вскакивает и забирает у нее крынку, — да не хлопочи ты так.

— Ну как же мне не хлопотать, — всплескивает Анисья руками, — ты за меня от зари до зари в поле работаешь, а я колодой дома сижу!

— Ладно, старуха, — Петр протягивает Наталье чашку, а та наливает в нее молоко, — посиди, чай наработалась уже.

— Некогда мне сидеть, — ворчит Анисья, но все же присаживается на краешек скамейки.

Наталья начинает наливать ей молоко, но разливает его, вздрагивая от окрика.

— Наташа, — раздается девчоночий крик, — Наташка!

Калитка резко распахивается и в палисадник влетает Татьяна.

— Ты чего, девонька? — спрашивает ее Анисья. — Стряслось что?

— Наташка, — не отвечая на вопрос, кричит Татьяна, — беги быстрей к бабке Арине.

Наталья бледнеет и быстро встает из-за стола.

— Быстрей, быстрей, — еще громче кричит Танька, — там к ней из города приехали.

— Кто приехал-то? — снова спрашивает Анисья, но Танька уже бежит вслед за Натальей, выскочившей из калитки.

— Ох, Петенька, — Анисья берется за сердце, — не к добру это. Что там...

Она не успевает закончить, а Петр уже встает из-за стола и быстро идет вслед за девушками.

— Ох, не к добру, — качает головой Анисья.

* * *

В маленькой избе за простым деревянным столом, на котором стоит самовар, сидит парень лет тридцати с белыми волосами и бровями. Рядом с ним пригорюнилась маленькая старушка с бледно-голубыми глазами.

Напротив него на скамейке сидят Петр и Наталья.

Наталья очень бледна.

— Ну, рассказывай, — говорит Петр парню.

— Что рассказывать-то? — огрызается тот.

— А про город рассказывай — как съездил, — серьезно говорит Петр.

— Нормально съездил, — сердито говорит парень, — вот зашел к тетке Арине новости рассказать.

— И какие же такие новости Арину Никифоровну так интересуют, что ты, не отдохнув даже, сразу к ней помчался? — язвительно спрашивает Петр.

— А вам что за интерес? — сердится парень.

— Семен нашелся, — тихо говорит Арина, — Валентин его в городе встретил.

Наталья вздрагивает.

— Ты не ошибся? — Петр внимательно смотрит на Валентина.

— Да как я мог ошибиться, — вскидывается Валентин, — вот и тетка Арина все меня пытает!

— Погиб же он, — сквозь слезы шепчет Арина.

— Не погиб, — громко говорит Наталья, — без вести пропал, но не погиб!

— В шестнадцатом пропал — в двадцатом нашелся, — отвечает Валентин на ее слова.

— И где же он был все это время? — спрашивает Петр.

— Да не знаю я ничего толком, — принимается рассказывать Валентин, — иду я, значит, по улице, по городской, значит, главной улице и по сторонам смотрю. А что — по сторонам-то в городе шибко интересно смотреть.

— Короче говори, — обрывает его Петр.

— Короче можно только до ветру бегать, — обижается Валентин, но продолжает, — ну иду я, глядь, а у дома мужик стоит. Стоит и внимательно так на меня смотрит. Я на него смотрю. А он прямо-таки глаз не отрывает как парень от девки. Я уж злиться начал. Подхожу — смотрю, а глаза-то у него синие-синие и шрам на губе. Ба, думаю, так это же Семен!

— А он тебя узнал? — прерывает его Петр.

— Не понял я, — задумчиво говорит Валентин, — вроде как да. Я ему говорю — Семен, ты ж пропал; а он мне — нет, мол, жив, вот домой иду. Я ему — да это ж я , Валюха!

А он — да, Валюха. Так словно и не понял — кто это. Ну постояли так минут пять да и разошлись.

— Ну а сейчас он где? — интересуется Петр.

— Так в городе пока. Приеду, сказал. Вот барахлишка подкуплю и приеду — ждите, мол.

— Может, ты брешешь, Валентин? — сомневается Петр.

— Да что ты привязался ко мне! Появится Семен, тогда увидишь — брешу или нет! — он встает и кланяется Арине, — спасибо тебе, Арина Никифоровна, за угощение, а я пойду, — Валентин выходит.

Петр встает, быстро идет за ним.

— Господи, — вдруг громко вскрикивает Арина и грузно падает на колени перед иконами, — помоги мне, Господи, сыночка увидеть. Ведь почти схоронила его...

— Тетя Арина, — Наталья кидается к ней и обнимает ее.

Арина обнимает прильнувшую к ней Наталью и начинает громко рыдать. Наталья нежно гладит ее по голове.

Помогает Арине подняться и сесть на скамейку, а сама хлопочет у самовара.

Арина беззвучно молится, шевеля губами и осеняя себя крестом.

Наталья выходит из избы в маленькие сени, прижимается к стене.

— Господи, — шепчет она, — помоги, Господи!

* * *

В вечерних сумерках над рекой поднимается белый туман. Возле поваленной березы на крутом берегу сидит Наталья, изредка подкидывая ветки в маленький костер.

Позади нее останавливается человек — в сгущающихся сумерках неясно видны очертания мужской фигуры. Несколько секунд мужчина стоит не шевелясь, затем опускает руку на плечо Натальи.

Она резко вскакивает.

— Кто тут? — с испугом спрашивает она.

— Не бойсь, — мягко отвечает ей мужской голос.

Мужчина делает шаг вперед, пламя костра озаряет коротко стриженые каштановые волосы и тяжелый волевой подбородок.

— Свои, — снова бросает он.

— Ох и напугал ты меня, Степан, — вздыхает Наталья.

— Нечего одной по ночам шастать, — он закуривает и садится рядом с Натальей,

— а если б чужой кто подошел, — Степан сплевывает, — мог бы и обидеть.

Наталья молчит.

— Вот, значит, как, — непонятно кому говорит Степан, — такие, значит, дела...- он замолкает.

— Степа, — Наталья ласково касается рукой его плеча, — ты зла-то на меня не держи.

— Что уж там, — со скрытой горечью в голосе отвечает Степан, — не пара мы вам, Наталья Сергеевна, не пара.

— Степушка, — Наталья полуобнимает его за плечо, — сам же знаешь, что красивше тебя мужика в деревне нет. Не в этом дело...

— Чем он взял-то тебя так? — Степан вскакивает и бросает цигарку на землю, — По- чему не я? — он резко поднимает Наталью с земли и пытается поцеловать ее.

Она отбивается.

— Наташенька, — шепчет Степан, расстегивая ей кофточку, — люблю я тебя, аж до крика люблю.

— Пусти, — с неожиданной силой Наталья отталкивает его и начинает поправлять одежду.

— Наташа, — Степан не отрывает от нее глаз, — не веришь ты мне. В любовь мою не веришь.

— Не нужна мне любовь твоя, — резко отвечает ему Наталья, — никто мне не нужен, кроме Семена.

Степан, стиснув зубы, смотрит на нее.

— Вот не вернется твой Семен, — цедит он, — на брюхе ко мне приползешь.

— Не поймешь ты меня, Степан, — устало отвечает ему Наталья, — ни к кому я не поползу, кроме него, — она поворачивается и идет к деревне.

— А если это не он? — кричит Степан ей вслед. — Если ошибся Валюха?

— Значит дальше буду ждать, — на ходу отвечает Наталья.

— Дура, — кричит Степан ей вслед, — вот дура, — и бьет кулаком по земле.

Костер затухает, фигуру Степана скрывает темнота.

* * *

В маленькой избе Арины Никифоровны за наскоро собранными столами еле умещаются около двадцати сельчан. На почетном месте — прямо под иконами — сидит худой синеглазый мужчина с усталым лицом и шрамом на губе.

Рядом с ним пристроилась Арина Никифоровна, то и дело утирающая глаза кончиком платка. Где-то ближе к дверям сидит Степан с напряженным лицом.

— Ну, Семен Андреевич, — из-за стола поднимается крепкий мужик с лохматой черной шевелюрой, — за здравие твое, значится, выпьем. Вот как, — он делает паузу и задумчиво смотрит в стакан, — считай схоронили мы тебя. Ан нет — ты вернулся. Так что живи, теперича, лет до ста.

Он степенно опрокидывает стакан и вытирает губы, потом занюхивает водку пучком зеленого лука.

— За здравие Семена Андреевича, — слышатся голоса и раздается звон стаканов и кружек.

— А что, Семен, — подает голос бойкий старичок, сидящий справа от Арины Никифоровны, — расскажешь опчеству, где жизсть-от тебя носила?

Семен медленно поднимается, поворачивается к образам и крестится, затем кланяется всем собравшимся.

— Спасибо вам, люди добрые, за привет и ласку, — глухим голосом говорит он, — помните вы, как забрили меня, — Семен замолкает.

— Да еще Серегу Волкова, Фому Пестова и Ваську Каликшина, — поддерживает его женщина в платке.

— Охо-хо-хоньки, — вздыхает маленькая старушка, притулившаяся у окна, начиная горько и тихо плакать.

— По сыну своему плачет, — сам себе шепчет старичок, — по Ваське.

— Что ж, — Семен, словно разбуженный этим шепотом, встряхивает головой, — воевал я, значит, честно. Головы своей не жалел, от пуль не прятался — вот и схлопотал контузию. Очнулся уже в плену у германцев. Очнуться-то очнулся, а ничего не помню. Всю память отшибло!

— Как так? — ахает старичок.

— А так, — Семен поворачивается к нему, — где я, не знаю; как зовут, не помню.

— Ну дела, — в один голос изумляются несколько гостей.

— Немцы-то все меня допрашивали — из какой части да в каком звании, — Семен тяжело вздыхает, — а я молчу. Ох и били они меня бывало — думали нарочно что скрываю. В голове-то еще больше от побоев мутилось. Хорошо меня поручик ихний пожалел — взял к себе на конюшню. С лошадьми я хорошо управляюсь.

— Да, конюхом ты всегда знатным был, — говорит мужик с темной шевелюрой, — только тебе я своих коней доверить мог.

— Нет, — продолжает Семен, — я против того поручика слова дурного не скажу. Не обижал, не бил. Ну и я старался, целые дни при конях пропадал. А он меня уважал — доверял фрау свою и киндеров в коляске возить.

— Кого-сь? — старик приставляет руку к уху, — кого-сь возить-то?

— Фрау, ну бабу, то есть, его и детишек, — поясняет Семен, — и за стол меня с собой частенько сажали, да...Хорошо относились.

— Во как, — сам себе говорит старик, — фрау, значит, баба!

— А в восемнадцатом поручик мой снова пошел с Россией воевать и меня с собой взял денщиком вроде. Приехали мы на Украину — в Киев — да там и застряли. Тут я на колени перед ним встал и говорю — отпусти, мол, меня ради Христа. Не могу против своих воевать. Тогда как раз Петлюра на город пошел, беспорядки начались, то да се. Мой Франц обратно в Германию собрался, а мне сказал — иди-ка ты домой. Ну я и пошел — а куда не знаю. Эх, где меня только не носило. В Киеве мыкался-мыкался, на Урале был, в Питере, в Москве. Как говорится, с крапивы на лебеду перебивался да слезами умывался.

— Имя-то, имя свое вспомнил? — опрокинув рюмку, спрашивает темноволосый мужик, начиная с аппетитом жевать соленый огурец.

— Сам бы не вспомнил, — не глядя на него, отвечает Семен, — другие подсказали. Я в Оренбурге на вокзале сторожем был, там и встретил однополчанина. Он мне все подробно и обсказал — кто я да откудова. Ну подумал я, значит, подумал да и решил домой податься... — Семен умолкает и садится возле матери.

* * *

Яркое солнце освещает пустую деревенскую улицу и Наталью с ведром, наполненным густым медом, вступившую на нее с проселочной дороги.

Вдруг в конце улицы — у дома тетки Арины — мелькает мужская фигура. Наталья, не останавливаясь, вглядывается в нее.

У домика останавливается еще один мужчина, затем проходит в калитку. Наталья замедляет шаг, начиная пристально наблюдать за событиями.

Медленно, с натугой опираясь на палку, к дому подходит опрятная старушка в голубом платочке. Немного постояв и перекрестясь, она входит в калитку.

Наталья совсем останавливается и, приложив руку к глазам, внимательно вглядывается вдаль.

Неспешным шагом в дом проходит Валентин, а за ним вихрем летит Танька.

Не выдержав, Наталья быстро идет к дому Арины.

* * *

— Дела-то какие на свете бывают, — в избе Арины темноволосый мужик опрокидывает вторую рюмку.

— Болезный ты наш, — вздыхает женщина в сиреневом платочке, глядя на Семена, — а ты, Семенушка, помнишь хоть что-нибудь? Как с Митькой моим яблоки у Пелагеи воровал, помнишь?

Семен молчит, закрыв лицо руками.

— Не помню, — глухо отзывается он, опуская руки, — то вдруг увижу что-то ясно, а потом опять темно.

— Охти, — всполахивается вдруг старик, — а вдруг ты и нас не помнишь. Мы тут сидим, разговоры разговариваем, а ты не поймешь с кем?

— И меня не помнишь, Семен? — раздается мужской голос.

— И меня? — ахает женщина в сиреневом платке. — Я ж твоя крестная!

— Тихо вы, — прикрикивает на всех темноволосый мужик, — скажи — как меня зовут? — обращается он к Семену.

Семен беспомощно обводит глазами избу.

— Меня-то помнишь, сыночек? — Арина Никифоровна с тревогой смотрит на сына.

— Вас, мама, — с нежностью отвечает он, — как увидел, так и вспомнил сразу, — он нежно гладит плечо матери, — а еще вот...

В этот момент в избу почти одновременно входят старушка с палкой, Танька и Валентин.

— Его, — радостно и громко говорит Семен, указывая пальцем на Валентина, — его помню. Он же, он..., — он с силой трет голову руками, — ну в городе же...

— Ты чего, Семен? — Валентин подходит к нему. — Это я — Валюха.

Семен, привалившись к стене, словно и не видит его.

— Что это с ним? — удивляется Валентин.

— Контузия, — выглядывая из-за его плеча, поясняет старик, — память, вишь, всю отшибло.

— Ну да, — бормочет Валентин, пробираясь вслед за дедом к свободным местам, — на войне, оно конечно, всякое бывает.

Валентин шумно устраивается, наливает водки себе и примостившемуся

рядом старику.

— С возвращеньицем, — крякнув, он смачно опрокидывает ее и наливает еще, — выпьем, Иван Родионович, — он протягивает рюмку старику.

Иван Родионович берет рюмку и хочет что-то сказать, но его прерывает шум открывающейся двери.

В проеме показывается Наталья. Увидев Семена, она замирает, не отрывая от него глаз.

Семен не замечает ее и смотрит куда-то вдаль.

Наталья неуверенно делает один шаг к столу, потом другой.

— Ох, доченька, — вскидывается Арина, — не послала за тобой на пасеку, совсем ополоумела от радости, — она встает, — иди к нам.

Семен переводит взгляд на Наталью, затем отворачивается.

Бледная Наталья стоит на месте, не отводя взгляда от его лица.

Она медленно опускает на пол ведро с медом.

Семен оборачивается на стук ведра и с тревогой оглядывает Наталью.

Арина замирает на месте.

Гости постепенно замолкают, становится тихо и только слышно, как где-то занудно мычит теленок.

Семен встает и медленно, словно слепой, идет к Наталье.

Он неуверенно подходит к ней и вглядывается в ее лицо, потом осторожно касается рукой лба Натальи, ее глаз, щек. Начинает неуверенно гладить ее темные волосы. Наталья берет его руку и прижимает к губам.

— Наташа, — шепчет Семен, — Наташенька моя...

По щекам Натальи бегут слезы.

— Вспомнил, — громко шепчет Иван Родионович, — надо же как — вспомнил!

Сильно побледневший Степан не сводит глаз с Семена и Натальи.

* * *

— А как на лодке катались, помнишь? — разрумянившаяся Наталья с сухими соломинками в волосах лежит на сене, обнимая Семена за шею. — Ты ее у Родионыча взял!

— Нет, — Семен лежит на спине и смотрит в ярко-синее небо, на котором кое-где видны легкие белые облачка.

— Ну как же нет, — Наталья переворачивается на живот, вынимает из волос соломинку и начинает щекотать ей Семена, — он еще все по деревне с криком бегал — воров искал, а Фома Серов не разобрался и давай в колокол бить. Решил, что пожар, — Наталья тихо смеется.

— Не помню, — Семен ласково отводит ее руку.

— А как поцеловал меня первый раз, помнишь? — Наталья низко наклоняется, приближаясь к лицу Семена. — Когда на святках медведем нарядился...

Семен открывает глаза и смотрит в лицо Натальи. Потом приподнимается и садится, отодвинувшись от нее. Наталья обиженно смотрит на него.

— Забыл ты меня, Семушка, — с обидой говорит она, — совсем чужим стал.

Семен снова откидывается на сено и закрывает глаза.

Наталья смотрит на него, затем отворачивается.

— Прости меня, Наташенька, — Семен говорит, не открывая глаз, — я не только тебе, но и себе чужим стал. Ничего не помню, никого не знаю...

— И меня не знаешь? — Наталья снова наклоняется к нему. — И не помнишь?

— Тебя? — Семен открывает глаза и вглядывается в ее лицо, затем садится, прижимает к себе ее голову и начинает перебирать руками густые темные волосы. — Помню. Нет, даже не тебя, а запах твой. Волосы твои всегда сеном пахли, свежим-свежим.

Он поднимает голову Натальи, вглядывается в ее лицо, проводит рукой по губам, глазам.

— Ох, Семушка, — Наталья всхлипывает, — ты словно со мной знакомишься заново. Как скрутило-то тебя!

— Не обижайся, — тихо отвечает ей Семен, — тяжко мне.

— Давай поженимся скорее, — Наталья обнимает его, — тебе легче станет.

— Подождем, — Семен виновато обнимает ее, — освоюсь я чуток, привыкну.

— Ну давай так жить. Сейчас с этим проще стало, — Наталья крепко прижимается к нему.

— Перестань, — сердито говорит Семен, — зачем Бога гневить, блудить. Вот повенчаемся, детишки пойдут, домик свой подремонтируем.

— Запрещают нам теперь венчаться, — грустно говорит Наталья, — Степан меня совсем измучил — перестань, говорит, в церковь ходить, пережитки это все.

— А ты дураков поменьше слушай, — с неожиданным раздражением отвечает ей Семен, — он сам баламутный и других заводит. Выдумал же — против Бога идти.

— Да я его и не слушаю, — Наталья начинает поправлять сбившуюся одежду, — так дядька ж мой, Петр, с ним в одну дудку дудит. В церковь ходить нам с тетей Анисьей, правда, не мешает, но всегда чего-нибудь да ввернет.

— И чего же он вворачивает? — Семен с интересом смотрит на Наталью, заплетающую косу.

— Ой, — она машет рукой, — и повторять эти пакости не хочется. Бога, говорит, нет. Это все буржуи придумали, чтобы угнетать трудовой народ. Мне советует косу обстричь и в комсомол записаться. А еще все советовал за Степана замуж идти — он видите ли идейный, — Наталья лукаво смотрит на Семена.

— А ты что? — спрашивает он.

— А я молчала, — отвечает она, — и молилась каждый день, чтобы ты вернулся. Ты и вернулся, — она замолкает.

Степан молчит, сжимая голову руками.

— Домой пора, — Наталья встает, отряхая юбку.

— Погоди, — Семен жует соломинку, потом отбрасывает ее, — тебе нравится что происходит, а? У тебя же дядя вроде как большевик.

— Да нет, — серьезно отвечает Наталья, — не большевик. Это он в Питер на заработки пять лет ездил и понабрался там. А вообще-то, — она на мгновение задумывается, — нет, не нравится. Работаем как работали, да еще и отдаем все. Вон в прошлом году городские почти весь хлеб увезли. Еле умолили на посев оставить. Усадьбу барскую зачем-то сожгли.

— Эх, жизнь, — Семен обхватывает голову руками, — воевал за царя, вернулся — царя нет. Ходят все в кожанках с револьверами и кричат, что земля наша, крестьянская. А раз крестьянская, так значит моя? Почему же потом мой хлеб отбирают?

— Отец Василий нам говорит, что это за грехи наши, — Наталья встает и тянет за собой Семена, — а ты живи проще — все само собой и устроится. Дождалась ведь я тебя, а никто не верил. Говорили — подумай, он уж сгинул. А я не думала — я ждала!

— Голубка ты моя, — Семен поднимается и берет ее за плечи, — вот зачем я домой вернулся — из-за тебя. Чтобы тебя полюбить, — он нежно целует ее в щеку, потом наклоняется к ней, хочет поцеловать в губы.

— Ага, — раздается за его спиной голос Петра, — воркуете?

Наталья и Семен, отпрянув друг от друга, заливаются краской.

— Страда на поле, работа кипит, а они тут милуются, — с напускной строгостью говорит Петр.

— Ладно тебе, дядя Петр, — отмахивается Наталья, — наработаемся еще.

— Ишь ты, — сердито отвечает он, — наработается она. А сено-то сгниет, пока ты работать соберешься.

— Пойду завтра, сгребу твое сено, — говорит Семен, — только скажи, где теперь ваш участок.

— У нас теперь участков нет, — гордо отвечает Петр, — у нас все общее. Мы теперь в коллективном хозяйстве состоим.

— Это как? — удивляется Семен.

— А когда коровы общие и гуси и бабы тоже, — Наталья при последних словах прячется за спину Семена.

— Ты у меня договоришься, — Петр делает шаг в ее сторону, но натыкается на Семена, — дома косу выдеру!

— Ты косу-то ее не тронь, — ласково, но с некоторой угрозой говорит Семен, — она скоро моей женой будет, так что я сам с ней разберусь.

— Защитничек нашелся! — Петр отступает. — Вот женишься, тогда и власть твоя настанет, а пока моя власть — отцовская. Слушай, Семен, — уже другим тоном продолжает Петр, — приходи завтра к нам на собрание в бывшую барскую школу. Мы Совет выбирать будем — там и поймешь все. Глядишь и вступишь в колхоз — ты же наш брат — бедняк. Наталья — пошли домой.

— Приду, — отвечает Наталья, — ты иди — догоню.

— Смотри у меня, — строго говорит Петр, — следи за собой, а не то принесешь в подоле.

— Зачем же вы так Петр Тимофеевич? — качает головой Семен. — Неужто так плохо обо мне думаете?

— Да ладно тебе, — Петр старается скрыть смущение, — это я для острастки. Наталья, приходи быстрей.

Петр уходит.

— Обидел он меня, — говорит Семен вслед удаляющемуся Петру.

— Не сердись, — Наталья обнимает его, — болеет он обо мне.

— Ты его любишь? — спрашивает Семен.

— Очень, — тихо отвечает Наталья, — если б не они с Анисьей, погибла бы я. Ты поди забыл, что родители мои от тифа померли, когда мне три года было. Осталась я круглой сиротой. Тогда дядя Петр меня и взял к себе. А он ведь не родной отцу брат, двоюродный.

— Не хочу я со всеми вместе работать, — сам себе говорит Семен, — сам хочу свое хозяйство вести.

— Ну и веди, — легко отвечает Наталья, — мне так это тоже больше по сердцу, — она бежит вперед, жестами увлекая за собой Семена.

Он в глубокой задумчивости идет за ней.

* * *

— Тише, товарищи, тише, — Петр пытается перекричать односельчан, сидящих на длинных скамейках в небольшой комнате с книжными шкафами вдоль стен.

Мужики продолжают шуметь, не обращая на него внимания. Петр, сидящий за столом у стены, приподнимается и неожиданно громко стучит кулаком по столу.

— Тихо, — кричит он, — закончили прения.

Все замолкают и обращают свои взгляды на Петра.

— Ну народ, — негромко говорит Степан, сидящему рядом с ним за столом президиума молодому темноволосому мужчине в очках, — пока не прикрикнешь — не успокоятся.

— Ничего, — мягко отвечает тот.

— Еще раз напоминаю, — почти кричит Петр, — что мы собрались для выбора кандидатов в депутаты районного Совета. Вы уже два часа базарите, — Петр ударяет кулаком по столу так, что звякает пробка в графине, — и все без толку.

— Дык темные мы, — ерничает Валентин, сидящий в первом ряду, — ничему не обученные.

— Кончай скоморошничать, — грубо обрывает его Петр, — не на ярмарке.

— Дайте мне слово, — негромко говорит темноволосый молодой человек Петру.

— Ладно, — уже спокойнее говорит Петр, — вы пока подумайте хорошенько, кто все- таки достоин стать членом Совета, а я предоставляю слово нашему гостю — секретарю партийной организации бывшего завода Броша — товарищу Альтману. Он приехал, чтобы нам помочь, растолковать, как правильно жить...

— А мы будто не знаем как жить, — ворчит Валентин на первой лавке, — шинкаря нам надо из города присылать.

— Между прочим, — обращается Альтман прямо к нему, — я ведь никогда шинкарем не был. И отец мой лавку тоже не держал. Мои родители давали уроки музыки в Одессе.

— Так чего ж ты, музыкант, к нам приехал? — язвительно спрашивает его Валентин. — Коров, что ли, доить будем под твои песенки?

Крестьяне отвечают дружным хохотом.

— Кстати о коровах, — легко реагирует на эту реплику Альтман, — когда меня в детстве возили в Америку к дяде, я побывал на его ферме. Вот он нанимал специальных музыкантов, чтобы те играли коровам хорошую музыку. Удои повышались в три раза!

— Врешь, — ахает с последнего ряда Иван Родионович.

— Вот и не вру, дедушка, — Альтман поворачивается к нему, — а ты сам попробуй — поиграй своей корове — и увидишь.

— Моя корова теперь общественная, — вздыхает дед.

— Тем более хорошо, — улыбается Альтман, — можно сразу нескольким коровам надои поднять. А еще мой дядя уже тогда имел трактор. Слыхали про такую штуку?

— Не-а, — тянет сильно заинтересованный дед.

— Это специальная машина для вспахивания земли, — Альтман достает из кармана газету и показывает залу, — несколько таких машин могут за неделю вспахать все ваши поля. Кроме того, с помощью трактора можно будет окучивать картошку и копать ее.

— Не может быть! — снова ахает дед.

— Может, дедушка, может, — Альтман дает ему в руки газету с изображением трактора, — вот здесь написано про трактора, которые выпускает теперь наш завод.

— И за сколько ты, мил человек, такую машину продавать будешь? — подает голос из середины зала темноволосый мужик, пивший водку в доме Семена.

— Ни за сколько, — отвечает Альтман, поправляя очки, — продавать их наш завод не будет, а станет бесплатно поставлять колхозам и совхозам.

— А единоличникам как? — снова спрашивает темноволосый мужик.

— Мы надеемся, — спокойно отвечает Альтман, — что все единоличники рано или поздно поймут преимущества коллективного труда и вступят в колхоз. Тогда им, как членам нового хозяйства будет предоставлена вся техника.

— Где ж это видано, чтобы все за бесплатно было? — никак не отстает мужик.

— В государстве рабочих и крестьян, — Альтман присаживается на край стола и начинает протирать очки, — я вот смотрю, что вам сложно провести выборы — и хорошо, что сложно. Значит важное это для вас дело; вы начинаете понимать, что государством должны управлять лучшие представители народа.

— Слушай, Петр, — неожиданно прерывает его темноволосый мужик, — если правда в коммуне вашей землю бесплатно пахать будут, может и я к вам вступлю.

— Так ведь тогда, Аким Кузьмич, надо будет скотину на общий двор свести и работать вместе с нами, а после урожай на всех делить. Захочешь? — спрашивает его Петр.

— Глядишь и захочу, — с вызовом отвечает Аким, — общиной-то все легче, чем одному.

— Может и мне к вам пойти? — неуверенно спрашивает светлобородый мужичок с последнего ряда. — Голодно одному-то. Слушай, гражданин хороший, — обращается он к Альтману, — а что в этом году опять хлеб отнимать будут? Ведь неурожай — зиму не протянем без хлеба.

— Я понимаю, товарищи, — отзывается Альтман, — всю сложность ситуации. Хлеб растить тяжело. Вы получаете зерно, обильно полив его своим потом. Психологически очень трудно отдать его вроде бы за так. Но поверьте, — он встает и обращается к залу, — мы, рабочие, вернем вам все, что забираем. Вернем машинами, товарами. Только поддержите нас сейчас — в трудное для рабочего класса время.

— Попробуй, не поддержи их, — негромко говорит Аким сидящему рядом с ним Семену, — как приедут четверо с ружьями, да переворошат все в доме...

Семен, внимательно слушающий Альтмана, ничего не отвечает.

— Очень скоро настанет время, когда ваши дома будут выстроены из камня, — продолжает Альтман все более и более воодушевленно, — ваши дети станут учиться в школах. Ради этого светлого будущего — я призываю вас серьезно подумать о выборах. Вы должны проявить сознательность и решить — кто же по-настоящему достоин стать членом поселкового совета.

— Эх, хорошо поет, — шепчет Аким, уже ни к кому не обращаясь.

— Продемонстрируйте нам, товарищи, собранность и сплоченность, трудовую дисциплину и хорошую организованность. А мы — рабочие — ваши союзники по борьбе со старой жизнью — поможем вам построить коммунизм в деревне, — Альтман неожиданно умолкает.

Крестьяне сидят как завороженные, не отрывая от него глаз.

Степан и Петр тоже молчат.

— Я закончил, — смущенно и тихо говорит оратор, — может, кто-то из собравшихся хочет выступить?

Над залом повисает тишина. Вдруг со своего места поднимается Семен и идет к выходу.

— Семен, — окликает его Петр, — ты куда?

— Домой пора, — отвечает он, — у меня корова не кормлена.

Наталья поднимается со своего места и быстро идет за Семеном.

— Ну раз так, — зло говорит Петр, — тогда собрание прошу считать закрытым, — соберемся в воскресенье.

Крестьяне с шумом начинают подниматься. Петр быстро идет к выходу.

— Товарищ Альтман, — Степан подходит к нему, — вы на наших олухов не обижайтесь. Вы такую речь сказали, а они — лапотники — не поняли ничего. Где им!

— Я и не обижаюсь, — улыбается Альтман, — мы же говорили с вами, Степан Егорович, о том, что деревню еще надо сагитировать перейти на сторону рабочего класса. Мы..., — он хочет еще что-то сказать, но к нему подходит Родионыч с газетой в руках.

— Уж не знаю, вишь, как к вам лучше обратиться, начальник али как важнее, — нерешительно говорит старик, — вещь-от возьмите-то вашу, — он протягивает ему газету.

— Да вы оставьте ее себе, — предлагает Альтман деду.

— Ни, ни, — машет тот руками, — грамоте мы не обучены. Вот внучка, она-от читать умеет, — из-за его спины выглядывает Татьяна, — а растолковать-то все равно не сможет, что написано.

— Хотите, я вам прочитаю и все объясню, — предлагает Альтман.

Дед конфузится.

— Пойдемте, сядем, — Альтман увлекает деда на лавку и начинает читать ему газету.

Степан делает шаг в сторону выхода.

— Степа, — останавливает его Таня, — я тебе книжку твою принесла, — она протягивает ему тонкую брошюру в мягком переплете, — биографию товарища Энгельса — ты мне ее весной давал.

— А, да, да, — не глядя на Татьяну, Степан берет книжку и засовывает в карман, — всю прочитала?

— Всю до корочки, — горячо говорит Танька, — я ее и деду читала и бабуле и Наталье.

— Наталье? — Степан наконец-то поднимает глаза на девушку. — Ну и что она сказала?

— Да ничего, — Татьяна пожимает плечами, — сказала, что доступно изложено.

— И все? — разочарованно спрашивает Степан.

— И все. А мне очень понравилось, — частит Татьяна, — я шесть раз читала! Потому и держала так долго.

— Ничего, ничего, — Степан треплет ее по плечу, — читай на здоровье, — он быстро идет к двери.

— Степа, — Танька идет за ним, — а ты ведь мне еще книжки обещал принести...

— Принесу, — Степан на ходу кивает Альтману, — Яков Натанович — я на минутку. Скоро вернусь и пойдем ко мне вечерять.

— Ничего, я подожду, — отвечает Альтман и продолжает читать деду статью.

— Степа, — негромко говорит Таня вслед Степану, — Степа...

Степан быстро выходит, даже не взглянув на нее.

* * *

По тихой деревенской улице идут Семен и Наталья.

— Погодите, — кричит им Петр, спешащий за ними.

Они останавливаются, поджидая его.

— Куда идете? — спрашивает Петр, поравнявшись с ними.

— Наташу вот домой провожаю, — отвечает Семен.

— Вот и славно, — Петр пристраивается рядом с ними, — и меня заодно проводишь, -

Семен, — голос Петра становится озабоченным, — ты что это за штуки выкидываешь?

— Какие штуки? — спокойно спрашивает Семен.

— Собрание срываешь, — в голосе Петра слышно раздражение.

— Срываю? — удивляется Семен. — Я сидел да слушал.

— А потом встал да ушел? — язвительно отзывается Петр.

— Так надо мне, — отвечает Семен.

— Я и вижу, что надо, — Петр кивает на Наталью, — погулять надо.

— Да что случилось? — Семен останавливается.

— Ты мне репутацию во всем районе испортил, — громко отвечает Петр, — товарищ Альтман такую речь сказал! А ты ушел.

— Я, Петр Тимофеевич, — Семен начинает горячиться, — таких товарищей уже наслушался. Речи их мне надоели.

— Ты о деревне нашей подумал? — кричит Петр. — Что в городе скажут, подумал? Вернется товарищ Альтман в город и сообщит — у них, мол, в Ивановке, анархия и контрреволюция. Надо бы разобраться, почему они политику государства не поддерживают.

— Где ты, Петр Тимофеевич, словам-то таким выучился? — с удивлением спрашивает Семен.

— В Питере, — зло отвечает Петр, — в семнадцатом. Ты пока имя свое вспоминал, мы тут такого насмотрелись, что и бабе своей ночью в постели не расскажешь.

— И в чем же она, эта политика новая, заключается? — вдруг ядовито говорит Семен. — Бесплатно комиссаров кормить да сказки слушать? Сказок-то и при царе много рассказывали!

— Ох, Семен, — Петр горько качает головой, — договоришься ты. Даром, что контуженный, а не пожалеют. Себя сгубишь да и девку мою заодно, — он кивает головой в сторону молча стоящей Натальи.

— Ладно, Петр Тимофеевич, — Семен делает шаг вперед и протягивает ему руку, — не держи на меня зла. Я еще не разобрался пока — что к чему.

— А если не разобрался, так сиди и молчи, — Петр сплевывает на землю, но руку Семена все-таки пожимает.

— Хорошо, — вполне добродушно отвечает Семен, — буду молчать. Вот домик подремонтирую, женюсь да хозяйство свое вести стану. Чего мне еще надо?

— А может лучше в колхоз, — Петр кладет руку на плечо Семена, — так оно спокойней будет.

— Нет, — твердо отвечает Семен, — не хочу.

— Ну как знаешь, — Петр убирает руку, — я тебя уговаривать пока не стану. Надумаешь — приходи.

Семен ничего не отвечает.

— Гуляйте, — Петр отворачивается, — да не загуливайтесь. А про разговор наш не забывай.

Петр идет в обратную сторону, не замечая мужчину, прижавшегося к забору. После того, как Петр скрывается за углом, мужчина быстро направляется вслед за Семеном и Натальей, стараясь, чтобы они его не заметили.

Пройдя мимо нескольких изб, Семен и Наталья останавливаются возле ее дома. Мужчина быстро прячется за толстый ствол липы, растущей неподалеку.

— Не боишься замуж за меня идти? — спрашивает Семен у Натальи.

— Глупый ты, — отвечает она, прижимаясь к нему, — мне без тебя и жить-то не хочется.

— А дядя заартачится? — Семен обнимает ее.

— Нет, — смеется Наталья, — он добрый. А если и заартачится, так я убегу к тебе.

— К единоличнику, — Семен еще крепче обнимает ее, — а вдруг тебя в тюрьму за это посадят?

— Как же, — беззаботно машет рукой Наталья, — посадят. Мы с тобой в лес уйдем на отцову пасеку. Там нас никто не найдет!

Семен крепко целует ее в губы.

— Пора мне, Семушка, — Наталья с трудом отрывается от него.

Семен не отпускает ее.

— А не то хочешь, — медленно говорит Наталья, — на реку сейчас пойдем? Стемнеет скоро...

Семен сжимает ее, потом отталкивает.

— Иди домой, — глухо говорит он, — вот избу отстрою, сватов зашлю тогда уж...

Наталья медленно подходит к калитке, открывает ее и останавливается.

— Уходи ты, ради Бога, — громко говорит Семен, — не вводи в грех.

Она быстро убегает в дом.

Семен смотрит ей вслед, потом быстрым шагом уходит в сторону реки.

Из-за дерева выходит мужчина. Видно, что это — Степан. На его щеках красные пятна, желваки ходят.

Он смотрит вслед Семену и медленно сжимает кулаки.

* * *

— Ну вот, Наташенька, и ангел твой прошел, — пожилой батюшка, опираясь на руку Натальи, медленно идет по дорожке, ведущей от церкви в деревню.

— Раньше-то сколько именинниц в этот день причащалось, — продолжает он, — в церкви места не хватало. А сегодня только ты одна. Семен-то, почему не пришел? — батюшка останавливается, чтобы перевести дух.

— Опять из города Степан приехал с комиссаром, — отвечает Наталья, — снова всех на собрание идти заставили. Семен никак не хотел — да я уж велела пойти.

— Ну и правильно, — кивает головой батюшка, — их лучше не дразнить. А тебе худо не будет, что не пошла? — с беспокойством спрашивает он.

— Да я отговорюсь, — машет рукой Наталья, — женской болезнью или еще чем. Это Семену да Акиму с Валентином жить спокойно не дают — все в колхоз тянут.

— Ну и как — не хотят они?

— Нет, отец Василий, совсем не хотят. Аким собирался было, да как увидел, что у нас коровы мрут, так сразу и раздумал.

— Чего ж так, — удивляется отец Василий, — вы все работящие такие.

— Да не успеваем мы, — горько вздыхает Наталья, — за себя когда работали, все полегче было, а сейчас земли больше стало, а народу мало. Да еще собрания по пять раз на дню устраивают.

Навстречу им по пригорку быстро поднимается запыхавшийся Валентин.

— Отец Василий, — кричит он, увидев их, — вы уж простите меня, грешного, что службу-то пропустил.

— Ничего, ничего, — батюшка протягивает ему ключи, — за тебя Наташа сегодня все отпирала да прибирала.

— Вот спасибо, — Валентин берет ключи и обращается к Наталье, — Наташ, Семен-то сегодня с Петром поругались. Даже не с Петром, а с городским этим комиссаром.

— Господи, — Наталья бледнеет, — что случилось?

— Да комиссар все агитировал в церковь не ходить, а потом такие уж гадости понес, грех говорить. Мы-то с Акимом по слабости нашей смолчали, а Семен встал и говорит — я человек верующий и пакости такой слышать не желаю. И больше, говорит, не приду на ваши собрания. И ушел. А Петр за ним побежал.

Наталья сильно бледнеет.

— Так потом Степан никак угомониться не мог, — увлекшись рассказом, продолжает Валентин, — еще битый час речь говорил о вреде таких элементов, как Семен. Мы, говорит, будем с ними скоро расправляться как с врагами революции.

Наталья заметно шатается и берется за ветку дерева, чтобы не упасть.

— Мы еще, говорит...- продолжает Валентин, но батюшка с силой дергает его за рукав, и он замолкает.

— Наташа, — отец Василий благословляет Наталью, едва стоящую на ногах, -

беги-ка ты быстрей к Семену.

Наталья медленно идет вперед, держась за ветки деревьев.

— Быстрее, — строго звучит за ее спиной голос батюшки.

Наталья немного ускоряет шаг.

Отец Василий крестит ее.

Сконфуженный Валентин избегает его взгляда.

* * *

— Ты книжку о вреде постов читала? — спрашивает Степан Татьяну.

Они идут рядом по деревенской улице.

— Читала, — сконфужено отвечает Татьяна.

— А сама постилась перед Успением, — строго говорит Степан.

— Я ...- Татьяна запинается.

— Что ты? — еще строже спрашивает Степан.

В эту минуту из-за угла быстро выходит запыхавшаяся Наталья. Лицо ее очень бледно.

— Наташа, — улыбается ей Степан, — добрый день.

Наталья резко останавливается.

— Здравствуйте, — она вздрагивает при виде Степана.

— Татьян, — Степан оборачивается к Тане, — ты беги домой, мы потом договорим.

Татьяна нехотя идет к углу. Перед тем как повернуть за угол, она останавливается и смотрит на Степана. Но он не обращает на нее никакого внимания.

* * *

— Знаешь, Семен, хватит самоуправничать, — кричит Петр, сидя на берегу реки, — просил я тебя помолчать, а ты словно нарочно!

— Да не могу я молчать, — отвечает Семен, отплывающий от берега на лодочке, — когда при мне богохульствуют.

— Это вера сейчас такая новая, — кричит Петр, — надо так, понимаешь?

— Нет, не понимаю, — отвечает Семен, — и не пойму. Вера у нас одна — православная.

— Ну и верь себе, — злится Петр, — только молча. Уполномоченный из города приедет — побрешет да уедет.

— Да не могу я так, дядя Петр. Говорил же тебе — не гони меня на собрание.

— У меня душа болит, понимаешь ты это или нет? — Петр стучит себя в грудь. — О Наташке да о тебе...

— Понимаю, — спокойно говорит Семен, — потому только и слушаю тебя!

— Вот не отдам за тебя Наталью, — злится Петр, — запрещу ей с тобой гулять!

— Думаете поможет? — смеется Семен.

— Олух ты, — кричит Петр, — и сеть не так ставишь. Ну вот куды ты ее сейчас тыкаешь? К тебе рыба не пойдет!

— Я, дядя Петр, сегодня вечером ее поправлять буду, — отвечает Семен, распутывая сеть, — тогда и установлю правильно.

— Горе, горе, — Петр встает и идет к деревне, — принесла ж его нелегкая из плена!

* * *

— Степа, — Наталья говорит спокойным голосом, но пятна на лице выдают ее волнение, — не стыдно тебе контуженого обижать?

— Контуженого? — сначала не понимает Степан. — Семена то есть...- лицо его мрачнеет.

— Да, Семена, — Наталья присаживается на вросшую в землю скамеечку возле забора, — почему ты его никак в покое не оставишь?

— Потому что он опаснее, чем любой другой враг революции, — Степан садится рядом с ней.

— Какой же он враг? — с отчаянием восклицает Наталья.

— Самый натуральный, — Степан достает папиросу и закуривает.

Наталья, не отрываясь, смотрит на него.

— Вот ты попробуй, посмотри на все с моей точки зрения, — выпустив дым изо рта, предлагает Степан, — мы, коммунисты, строим для всего трудового народа светлое будущее. Рабочие в большинстве своем уже поняли всю важность текущего момента и стараются всеми силами помогать нам. Крестьян же еще надо убедить в том, что для лучшей организации труда необходимы колхозы.

— Так примером убеждать надо, а не силком в колхоз тащить, — восклицает Наталья.

— А кто может убедить примером, — Степан снова затягивается, — только сами колхозники. Вот ты у нас — лучшая работница, а связалась с единоличником. Как после этого убеждать?

Наталья молчит.

— Поэтому и выходит, что Семен опаснее любого самого вооруженного врага, — не дождавшись ответа, продолжает он, — ведь из-за него и другие в хозяйство не вступают.

— Значит не надо им, — убежденно говорит Наталья.

— Они просто не понимают, что это необходимо. — твердо отвечает Степан. — Стоит задача накормить голодную страну. Сделать это возможно только путем организации больших хозяйств, поэтому...

— Поэтому вы насильно всех туда загоните, — перебивает его Наталья.

Степан внимательно смотрит на Наталью.

— Это его слова, Наташа, — мягко говорит он, — не твои. Раньше ты так не думала.

— Думала, — отвечает Наталья, — да сказать боялась.

— А теперь не боишься? — Степан совсем забыл о папиросе, и пепел с нее падает ему на ботинок.

— Нет, — смело говорит Наталья.

— Наташа, — Степан берет ее за руку, — перестань с Семеном встречаться. Нельзя тебе.

Наталья молча отбирает у него руку.

— Пойми, — горячо говорит ей Степан, — ведь война еще не закончилась. Она продолжается. Это смертельная битва прошлого и будущего. А во время военных действий закон один, — Степан замолкает.

— Кто не с нами — тот против нас, — тихо говорит Наталья.

— Вот видишь, — улыбается Степан, — ты все прекрасно понимаешь.

— Степан, — Наталья с испугом смотрит на него, — сколько можно воевать? Тебе не страшно?

— Мне за тебя страшно, — Степан снова берет руку Натальи в свою, — поедем со мной в город, Наташа. Я завтра уезжаю на курсы партработников.

— Зачем? — Наталья пытается отнять руку, но Степан не отпускает ее.

— Учиться пойдешь, в городе жить станешь, — Степан придвигается к ней, — в городе сейчас полегче, чем у нас.

— А жить с тобой, что ли? — отталкивает его Наталья.

— Наташа, — Степан опускает голову, — одному плохо.

— Разве ты один, — в голосе Натальи сквозит издевка, — а как же партия?

— Что ты говоришь! — возмущается Степан.

— Да что тут говорить, — Наталья встает, — креста на вас нет. Бога вы забыли.

— Бога нет, — твердо отвечает Степан.

— Есть, — горячо отвечает Наталья, — и Он все видит. Знаешь, Степан, иди-ка ты своей дорогой, а мы с Семеном своей пойдем.

— Больно смелая стала, — со скрытой угрозой говорит Степан, — подумай, может все таки со мной поедешь?

— Не нужен ты мне, — Наталья идет к повороту.

— Окончательно? — кричит ей вслед Семен.

— Да, — Наталья заворачивает за угол.

Степан хочет затянуться, но папироса давно потухла. Он отбрасывает ее и вскакивает со скамейки.

* * *

По деревенской улице быстро бежит Татьяна с узелком в руках.

Она пробегает мимо последних домов и оказывается в поле.

Где-то вдалеке — на дороге виднеется телега.

— Татьян, — навстречу ей по дороге идет Петр, — ты чего здесь делаешь?

Татьяна заливается краской.

— А уже все уехали? — робко спрашивает она.

— Кто все? — несколько раздраженно спрашивает Петр. — Только Степан с товарищем Альтманом.

— Ну да, Степан, — Татьяна краснеет еще больше.

— Уехал, — Петр явно уже не скрывает раздражения, — инструкций надавал и отбыл.

Татьяна огорченно вздыхает.

— А тебе он зачем? — с интересом спрашивает Петр.

— Мне...- Татьяна заминается, — я посылочку в город передать хотела, — быстро говорит она, — пирожки.

— Пирожки, — Петр бесцеремонно берет у нее из рук узелок, развязывает и достает пирожок; с аппетитом надкусывает его, возвращая узелок Татьяне, — через месяц Степан вернется, пока его насовсем в город не заберут — вот и передашь.

— Насовсем? — Татьяна бледнеет.

— Он в городе нужнее, — с явной радостью говорит Петр, отряхивая крошки с усов, — ну пошли, что ли, — Петр идет к деревне.

— Насовсем, — шепчет Татьяна, глядя в ту сторону, куда уехала телега.

* * *

Сумерки. Над рекой стоит густой туман. Где-то квакают лягушки.

Наталья, поеживаясь, идет вдоль берега реки, то и дело оглядываясь по сторонам. Вдруг из кустов кто-то выпрыгивает и хватает ее.

— Семка, — отбивается она, — вот дурной. А если б родимчик меня схватил?

— Дурной, — соглашается Семен, — как есть дурной.

— И чего ж я тебя люблю такого? — Наталья прижимается к нему.

— Сам не пойму, — Семен целует ее, — идем к костру — озябла поди.

Они подходят к костру. Семен усаживает ее и укутывает телогрейкой.

— Горе у нас случилось, Семушка, — Наталья тяжело вздыхает, — у моей сестры муж умер.

— Муж? — переспрашивает Семен.

— Письмо сегодня пришло, — продолжает Наталья, — она одна с тремя детьми осталась. Теперь, видать, к нам приедет.

— У тебя ведь нет сестры, — тихо говорит Семен.

— Ну как же нет, — улыбается Наталья, — Алена, дочь дяди Петра. Ты за ней сперва ухаживал, неужели не помнишь?

Семен опускает голову и трет виски.

— Ну она замуж еще за городского вышла, — продолжает Наталья, — за два месяца до начала войны.

— Не помню, — грустно говорит Семен, поднимая голову.

— Как приедет, так вспомнишь, — голос у Натальи становится озабоченным, — тетка Анисья сегодня все причитала, что места у нас в доме мало. Надо нам быстрей свадьбу сыграть, а не то я в тягость стану.

— Погодим чуток, — Семен подбрасывает ветки в костер, — мне еще сарай достроить хочется.

— Потом достроишь, — обнимает его Наталья, — я хочу уйти побыстрей.

— Нет, — ласково, но твердо отвечает Семен, — в доме полный порядок должен быть. Да и свадьбу играть нехорошо, когда горе у Петра.

— Сема, — злится Наталья, — что-то больно много у тебя отговорок. Может, ты совсем на мне жениться не хочешь?

— Ну что вы за народ такой, бабы — смеется Семен, — все передернуть норовите. Погоди, я тебе сейчас гостинец дам.

Он исчезает в темноте и почти сразу же возвращается с огромной рыбиной в руке.

— Возьми, — он протягивает ее Наталье, — дяде Петру отдашь. Скажешь, мол, извиняется Семен.

— Что вы все делите? — Наталья берет в руки рыбу.

— У нас идейные разногласия, — усмехается Семен, — отдай ему рыбу и скажи, что это единоличник колхозникам жить помогает, а то урожай у вас больно невелик.

— Знаешь что, — Наталья злится, — ты думай, что говоришь. Я ведь тоже в колхозе работаю.

— Ну и тебе, значит, помогаю, — Семен берет у Натальи рыбу и заворачивает ее в листья лопуха, — кормить-то вас, бедолаг, кто-то должен.

— Перестань, — вспыхивает Наталья, — мне за дядю Петра обидно.

— А мне за тебя, — Семен отдает ей рыбу, — и за тетку Анисью и за других тоже. Вы пашете целые дни, а потом приезжают Степка с комиссаром и все забирают. Чем внуков своих Петр кормить будет, если весь хлеб рабочим отдаст? — с издевкой говорит он.

— Найдем чем, — вспыхивает Наталья, — без вашей помощи обойдемся, не нищие — она кладет рыбу у костра.

— Скоро станете нищими, — заводится Семен, — дядьке твоему прикажут штаны снять для партии — он и снимет!

— Знаешь что, — Наталья отворачивается, — не смей дядю оскорблять, — она быстро идет прочь от костра.

— Наташа, — кричит Семен, — вернись.

— Видеть тебя не хочу, — доносится до Семена из темноты голос Натальи, в котором звенят слезы.

— Наташа, — Семен с отчаянием взмахивает рукой.

Он сидит некоторое время, потом рывками снимает с рыбы лопухи и швыряет ее в реку.

Слышен плеск воды.

— Да гори оно все... — с этими словами он скидывает с себя рубаху и бросается в воду вслед за рыбой.

* * *

В небольшой комнате с портретом Дзержинского на стене сидят Степан и средних лет военный с белыми прядями на темных волосах.

— Итак, товарищ Саранцев, — спрашивает военный, устало потирая глаза, — вы утверждаете, что Фомичев Семен Андреевич предал вас врагам?

— Да, — отвечает Степан, — утверждаю.

— Повторите еще раз ваши показания, — говорит военный, заглядывая в какие-то бумаги.

— В девятнадцатом году я был в частях, освобождавших Украину от петлюровских банд и немецких частей, — начинает свой рассказ Степан, — и встретился с Семеном в Киеве в немецком штабе. Я, выполняя задание командования, должен был связаться с нашим разведчиком. Фомичев же в это время служил денщиком у одного из германских офицеров, — Степан вытирает пот и умолкает.

— Ну, дальше, — подбадривает его военный.

— Узнав в нем своего односельчанина, я попытался наладить с ним контакт, чтобы через него получать нужные нам сведения, — Степан дрожащей рукой снова вытирает пот и с некоторым напряжением продолжает, — Семен немедленно согласился помочь мне, узнал о наших явках, а потом выдал меня и еще пятерых товарищей немцам, — Степан заметно бледнеет, — нас схватили, долго держали под арестом. Потом на смену немцам пришли петлюровцы. Они пытали нас... — голос Степана становится все тише и тише.

— Что же было дальше? — спрашивает его военный.

— Меня освободили части Красной армии, — совсем тихо отвечает Степан, — остальные подпольщики погибли. Я участвовал в боях за Киев, позже устанавливал там советскую власть. Воевал с поляками в двадцатом. После ранения был отправлен домой.

— А кто может подтвердить ваш рассказ?

— О моей службе вы можете узнать у бойцов, воевавших со мной, а о Семене...- Степан делает паузу, — кроме того, что я был в плену и меня пытали, вам больше никто ничего не расскажет. То, что предал меня он, знаем только мы и немецкая разведка.

— Почему вы не сразу сообщили о предательстве Фомичева? — спрашивает военный. — Он, насколько мне известно, вернулся почти год назад.

— Семен очень изменился, — после паузы говорит Степан, — настолько сильно, что даже односельчане его не узнали. Ссылался на полученную контузию. Я долго проверял себя, прежде чем прийти к вам.

— Хорошая позиция, — с оттенком похвалы в голосе говорит седоватый, — и как же вы пришли к окончательным выводам?

— Он не скрывает факт своего пребывания в Киеве, при этом все время рассказывает о потере памяти. Поэтому, я думаю, он не боится меня. Но его антисоветские речи...

— Он еще и антисоветские речи ведет? — с интересом спрашивает чекист.

— Спросите у товарища Альтмана, — Степан делает жест куда-то в сторону двери, — Семен своей позицией сбивает многих крестьян, агитируя их своим примером на выход из колхоза. У нас лучшие работники под его влияние попали.

— Хорошо, — седоватый что-то пишет, — вашим делом мы займемся.

— Займитесь, — глухо говорит Степан.

— Мы вам сообщим о ходе следствия, — военный протягивает руку Степану, — до свидания.

— До свидания, — Степан выходит, садится у дверей и закрывает лицо руками.

* * *

— Крути быстрей рогалики, а то к приезду отца не успеем, — Анисья с озабоченным лицом возится у печки.

Наталья улыбается ей, накручивая плюшки.

— Наташа, — Анисья поворачивается к ней, — а чегой-то я Семена уж три дня не видела?

— Поссорились мы, — строго говорит Наталья.

— Перед свадьбой, — ахает Анисья, — как же так?

— Так, — Наталья говорит с явной неохотой, — по глупости.

— Пойди к нему, — Анисья волнуется, — мужики-то они дурные, а ты лаской, лаской — глядишь и устроится все.

— Не пойду, — Наталья ловко сажает противень в печь, — пусть сам приходит.

— Да ты не жди, — начинает говорить Анисья и прерывается, увидев на пороге Семена.

Тот неловко мнется с ноги на ногу, потом крестится на иконы.

— Добрый вам день, хозяйки, — Семен кланяется.

— Добрый, добрый, — Анисья встает и идет к дверям, — проходи, Семушка, посиди. А я во двор пойду, — она открывает дверь, — мне еще теленка попоить надо.

Анисья исчезает. Наталья молча закрывает печь и идет к столу. Семен подходит к ней.

— Наташа, — робко говорит он, — ты уж прости меня...

Наталья не смотрит на него.

— Как-то глупо все вышло, — Семен не знает куда себя девать, — ну ты прости...

Наталья молчит.

— Бывает у меня, — Семен берет кусок теста и мнет его в ладонях, — говорю не подумавши.

— А ты думай, — сердито отвечает Наталья, отнимая у него тесто.

— Буду думать, — Семен улыбается, — по-новому, по-советски, как твой дядя говорит.

— Ты опять за дядю принялся, — сердито отвечает Наталья, — я уже тебе сказала — не смей его обижать!

— Да его обидишь, — усмехается Семен, — он сам кого хочешь обидит.

— Иди отсюда, — злится Наталья.

— Наташа, — Семен делает к ней шаг, — давай мириться.

Наталья демонстративно поворачивается и идет к печке.

— Ладно, — Семен делает шаг к двери, — видать не судьба сегодня...

В этот момент дверь распахивается и входит Петр с озабоченным лицом.

— День добрый, — говорит он, увидев Семена, — ты-то мне и нужен.

— Зачем? — удивляется Семен.

— Сейчас в город поедешь, — Петр идет к столу и наливает себе стакан молока, — со мной и Валькой.

— В город? — еще больше удивляется Семен.

— Да, — обрезает его Петр, быстро выпивая молоко, — там важные дела.

— Какие дела? — неожиданно спрашивает Наталья, застывшая у печки.

— Не твоего ума дело, — бросает ей Петр, — наши, мужицкие.

Крайне удивленный Семен делает шаг к двери.

— Ты куда? — Петр идет к нему.

— Домой зайду, — отвечает Семен.

— Наталья зайдет, — Петр ведет Семена к дверям, — некогда нам. Из города подводу прислали — надо ехать.

— Но я... — Семен обрывает речь под взглядом Петра, — Наташ, — говорит он, делая движение к ней, — ты к матери-то зайди.

Наталья неподвижно стоит у печки.

— Ну, прощай, — Семен смотрит на Наталью, поворачивается и идет к дверям.

— Чтоб к нашему приезду пироги были готовы! — бодро приказывает Петр.

Они скрываются за дверью.

Наталья еще несколько секунд смотрит им вслед, затем бежит к окну.

Сквозь мутное стекло видно, как Петр и Семен усаживаются в телегу, в которой уже сидит Валентин.

Петр треплет по плечу мужика в потертой шинели, который держит в руках вожжи.

Мужик взмахивает кнутом и лошадь трогается.

Наталья мчится к дверям.

* * *

— Сема! — Наталья выбегает за ворота. — Семушка!

Телега уже едет, и Семен не слышит ее.

Наталья пытается бежать вперед, но от волнения едва делает один шаг.

— Кудай-то они? — возле Натальи останавливается Аким. — В органы, что ли?

— В какие органы? — вздрагивает Наталья.

— Известно в какие, — отвечает Аким, — в карательные. Их это подвода. На ней они за Филиппом Трошиным год назад приезжали.

— Так Филипп же против красных воевал, — испуганно говорит Наталья.

— За это его и расстреляли, — степенно отвечает Аким, — да ты не бойсь, — он замечает, что Наталья еле стоит от волнения, — мало ли дела какие у них. Опять же дядя твой с ними.

У Натальи подгибаются ноги.

— Да что ты, — Аким подхватывает ее, — пойдем, болезная, я тебя до дома доведу, — он почти несет ее к дому.

Вдалеке исчезает подвода, увозящая так и не обернувшегося Семена.

* * *

— Что вы меня мучаете? — Валентин сидит за столом в той же комнате с портретом, где недавно сидел Степан. — Уж неделя прошла, а я все в городе болтаюсь. Деньги-то кончаются, товарищ начальник.

— Сегодня мы вас отпустим домой, — отвечает ему седоватый военный, — только

последний раз дадите показания. Вот ответьте мне на такой вопрос — вел ли Фомичев с вами антисоветские беседы?

— Не знаем мы ничего, — быстро отвечает Валентин, — неграмотные. Мало что понимаем.

— Ой ли, — седоватый следователь откидывается на спинку стула, — так-таки и не понимаете?

— Не понимаем, — Валентин делает глупое лицо, — единоличники мы по глупости, по неграмотности нашей. Вот скоро в колхоз вступим, приобщимся, значит.

— Это хорошо, что приобщитесь, — усмехается следователь, — а скажите, правда ли, что Семен Фомичев агитировал вас против вступления в колхоз.

— Не помним такого, а если другие говорят — так оно все может быть.

— Я ж вас спрашиваю, а не других, — следователь что-то пишет.

Валентин молчит, сделав до невозможности глупое лицо.

— Последний вопрос, — следователь не смотрит на него, — мог ли Фомичев кого-нибудь предать, как вы думаете?

— Близко-то не знаем его, — осторожно отвечает Валентин, — но мужик он стоящий. Не должен был.

— Думаете нет? — седоватый в упор смотрит на него.

Валентин смущается.

— Глупые мы, — бормочет он, — темные...

— Хорошо, идите, — военный снова пишет, — если сегодня до вечера мы вас не вызовем — можете уезжать домой.

— Спасибочки вам, — Валентин полусогнувшись идет спиной к дверям, — благодарствуйте.

— Да, вот еще, — говорит следователь ему вслед, — не рассказывайте никому о наших разговорах.

— Не будем, не будем, — кланяясь и выходя отвечает Валентин.

Выйдя за дверь, он несколько раз крестится и оглядывается по сторонам. Потом, пытаясь быть незаметным, выходит во двор и ищет место, чтобы присесть.

Весь двор забит подводами и людьми. Громко гудя, въезжает машина.

Валентин вновь испуганно крестится и крадется вдоль забора. Одна из досок немного отодвинута в сторону. Он отодвигает доску, пролезает в дыру и задвигает ее за собой, оказываясь с другой стороны здания в тихом зеленом дворике.

Оглядевшись и никого не увидев, Валентин пробирается под окна и усаживается на землю. Достает из-за пазухи узелок, вынимает из него хлеб с луком, начинает есть.

Кто-то открывает форточку прямо над головой Валентина, и из нее доносятся громкие голоса.

— Проходите, товарищ Фомичев, — слышен голос следователя, — садитесь.

Валентин вздрагивает, делает движение, чтобы уйти, но остается и начинает внимательно прислушиваться.

* * *

— Итак, что вы нам скажете в свое оправдание? — седоватый военный отходит от окна и садится за стол.

— Что мне говорить, — отвечает Семен, потирая запавшие глаза, — никогда я Степана на войне не встречал и до возвращения в Ивановку ничего о нем не знал.

— Но в Киеве у немцев служили?

— Служил.

— В штабе бывали?

— Иногда, — Семен снова трет глаза, — но Степана там не видел.

— Отпираетесь, — седоватый смотрит на него, — а разговоры антисоветские вели? За старый режим выступали?

— Мне все едино — что старый, что новый, — хмуро отвечает Семен, — лишь бы хлеб родился.

— А против колхоза агитировали? — седоватый не отрывает от него глаз.

— Не понимаю я коммун-то этих, — еще больше хмурится Семен, — я сам по себе.

В этот момент дверь скрипит и входит военный с лихо закрученными “буденновскими“ усами. Он кивает головой седоватому и садится на стул у дверей.

— Сам по себе или с врагами советской власти? — седоватый встает и ходит по комнате.

— Я контуженый. Мне воевать больше не хочется. Навоевался.

Седоватый молчит.

— Ну не может просто так, — он присаживается на край стола рядом с Семеном, — вас коммунист обвинить. Ведь было что-то, а?

— Не было, — твердо говорит Семен, — никого я не предавал никогда! Богом вам клянусь.

— Эта клятва для нас мало что значит, — седоватый встает и снова переходит на свое место, — итак, вы отрицаете свою вину.

— Не виноват я, — твердо отвечает Семен, — ни в чем.

Седоватый делает знак рукой. Усатый выглядывает в коридор и кивком подзывает молоденького красноармейца с винтовкой. Он выводит Семена в коридор.

— Не уводите, — говорит ему вслед седоватый, — мы его снова вызовем.

— Я так понял, что ответ пришел, — обращается седоватый к коллеге.

— Все подтвердилось, — второй военный встает и подает ему несколько бумаг, — и на Украине Саранцев был, и в плену. Очень его киевляне хвалят — сильно он им помог в деле создания партийной ячейки. Отпускать домой никак не хотели.

— Что думаешь? — седоватый вздыхает. — Не похож Фомичев на беляка, никак не похож.

— Зачем Саранцеву врать? — усатый достает сигарету. — Этот контуженый не то забыл все, не то прикидывается. Да еще и подкулачник. Степану я больше верю.

— Тройку надо созывать, — задумчиво говорит седоватый.

В дверь заглядывает молодой веснушчатый паренек.

— Ну что, собираться в район? — звонко спрашивает он.

— Зачем? — спрашивает его седоватый.

— Не знаете, что ли — хлеб кулаки жгут, — паренек заходит и закрывает за собой дверь.

— По всем деревням? — усатый дает ему прикурить.

— Кроме Ивановки да дальних хуторов — по всем, — паренек затягивается.

— Вот видишь, — усатый обращается к своему напарнику, — не осудим этого контрика — и в Ивановке хлеб запылает.

— Да, — седоватый идет к столу, — думали повоевали и будем новый мир строить. А настоящая война она только началась. Погоди, Василий, сейчас революционный трибунал приговор вынесет, и поедешь в район.

— К невесте своей, — смеется усатый, — у нас Васек по деревням ездить полюбил, как Настю свою встретил.

— Кончай, — Василий хмурится, — в чем суть дела?

— Предателя одного судим. Он наших товарищей немцам продал, а теперь против советской политики агитирует, — отвечает ему усатый.

— Чего тут судить?! — возмущается Васек. — Расстрелять и точка!

— Думаешь? — седоватый садится за стол.

— Уверен, — Васек краснеет от гнева, — у меня друг погиб из-за такого вот подлеца.

— Суровы законы военного времени, — задумчиво говорит седоватый, — я должен был более тщательно провести следствие, но сейчас...- он встряхивает головой, — зовите арестованного.

— Фомичев, — усатый выглядывает в коридор, — войдите.

Семен входит и встает у порога.

Все три чекиста собираются у стола.

— Именем революции, — говорит седоватый, — за предательство бойцов Красной армии и подрывную деятельность в деревне вы приговариваетесь к расстрелу. Приговор окончательный и обсуждению не подлежит. Привести в исполнение... — он замолкает.

— Немедленно, — продолжает Василий, — ты что, — шепчет он седоватому, — все в район уезжаем — куда его держать-то.

— Немедленно, — повторяет седоватый.

Лицо Семена покрывает мертвенная бледность.

— Нет, — почти неслышно шепчет он, — нет.

— Пошли, — Василий идет к нему, — со мной. Я его по дороге и шлепну, — оборачивается он к остальным.

Семен начинает оседать по стенке.

— За что? — шепчет он. — Богом клянусь...

— Идем, — Василий берет его и почти выносит в коридор.

— Может зря, — седоватый подходит к окну, — не все ясно.

— Когда Зину мою беляки в Иркутске повесили, — глухо отвечает усатый, — мне все ясно стало. Идет мировая революция и количество жертв нам не важно. Главное — это наше светлое будущее.

— Не береди рану, — седоватый закрывает окно, — холодно что-то.

Трясущийся Валентин вжимается в стену, потом ползет к дырке в заборе. Отодвигает ее и отшатывается. Во дворе Василий и молоденький белогвардеец почти укладывают смертельно бледного Семена в телегу.

Валентин падает на землю и крестится.

* * *

Арина сидит в своей избе и горько плачет.

Наталья сидит рядом с ней.

В избу заглядывает бледный Петр. Увидев Наталью, он пытается незаметно исчезнуть, но она бежит к нему. Арина с надеждой смотрит ей вслед.

— Что? — спрашивает Наталья, — что...

— Потом, — Петр пытается уйти, — после...

— Что? — Наталья выводит его в сени. — Говори.

— Может, еще ошибка, — Петр мнется, — это Степан из города вернулся и сказал...

Наталья смотрит на него не отрывая глаз.

— Точно, ошибка, — Петр поднимает голову, — погиб он, Наташа, — вдруг говорит он, — расстреляли его.

— За что? — тем же голосом спрашивает Наталья.

— Говорят, за связь с белогвардейцами, — Петр пытается обнять Наталью. — Как тетке Арине-то сказать...

— Я скажу, — Наталья поворачивается и идет в избу.

— Наташа, — Арина смотрит на нее и сползает на пол, — нет!

— Панихиду-то заказать надо, — каменным голосом говорит Наталья, — да гроб сколотить.

— Нет, — кричит Арина, — нет, Господи!

— Где его схоронили? — Наталья поворачивается к Петру.

— Не говорят. Ничего не говорят, — Петр с ужасом смотрит на нее, — Наташа...

— Найдем могилку, — отвечает Наталья,- и цветы на нее посадим, — с этими словами она с глухим стуком падает на пол.

— Не верю, — кричит Арина, — не верю!

Петр бросается к Наталье.

* * *

Валентин стоит на коленях перед отцом Василием в церкви.

— Что мне делать теперь, — сокрушенно говорит он, — как жить?

— Забудь о том, что слышал, — отвечает батюшка, — не губи Наталью. Если она узнает — не миновать греха, — он накидывает на голову Валентина епитрахиль и отпускает ему грехи.

Валентин целует крест и Евангелие.

— Дай Бог ей выжить, — говорит он, — опять она в горячке лежит.

— Арина ее выходит, — отец Василий идет в алтарь, — у нее теперь Наталья — свет в окошке.

— Еще бы, — Валентин начинает гасить свечи, — никого у нее больше не осталось, -Петр-таки отпустил Наталью к ней жить.

— Так-то оно лучше, — батюшка выходит в стареньком тулупчике, — у него теперь в доме повернуться негде. Шутка ли — четыре рта да дочь больная.

— Да, — отвечает Валентин, — пришла беда — открывай ворота.

— Испытания Господни, — отец Василий идет к выходу, — тяжко крест нести, тяжко. Ты тут прибери все — а я к Наталье схожу.

— Спаси вас Господи, — отзывается Валентин.

* * *

Наталья бледная с впалыми глазами лежит на кровати в избе Арины. Иконы в углу занавешены полотенцем.

Входит отец Василий.

Он хочет перекреститься, но видит занавешенные иконы и глубоко вздыхает.

— Наташа, — он садится на край постели, — здравствуй.

Наталья открывает глаза и смотрит на него.

— Наташенька, — батюшка берет ее за руку, — горе твое страшное...

Наталья вырывает руку.

— Семен в царствие небесное попал. Душа у него хорошая была, светлая, — снова говорит батюшка.

— Уходите, — глухо говорит Наталья, — не верю я больше в Бога.

— Что ты, — ласково говорит отец Василий, — неправда. Это не ты говоришь — это горе твое кричит.

— Нет Бога, — снова говорит Наталья.

— Пройдет, — батюшка снова крестит ее, — успокоится все. А Семену-то лучше теперь, чем нам. Причаститься бы тебе надо.

— Не приду я больше в церковь, — отвечает Наталья, — никогда, — она отворачивается к стене.

Отец Василий хочет что-то сказать, но потом встает.

— Я за тебя молиться стану, Наташа, — он идет к выходу, — и за Семена. Буду ждать тебя.

Он выходит.

Наталья медленно встает и, пошатываясь, идет к иконам. Снимает их и убирает под кровать.

— Убей меня, — злорадно шепчет она, — как Семена убей, если ты есть. А не убьешь, так я тебя в печке сожгу.

В избу входит Арина и с ужасом смотрит на нее.

* * *

Раннее утро. Наталья стоит на берегу реки, покрытой льдом, и смотрит на прорубь, белеющую у другого берега.

Она медленно спускается на лед и бредет к ней, то и дело спотыкаясь.

Из-за деревьев выезжает Альтман на темной крепкой лошадке. Он полудремлет, крепко держась за поводья.

Увидев Наталью, лошадка начинает громко ржать. Альтман вздрагивает и оторопело смотрит на темную фигуру, наклонившуюся над прорубью. Он быстро спрыгивает и бежит к ней.

— Стой, — кричит он, — не надо.

Наталья оглядывается и еще быстрее опускается в темную воду.

Альтман спешит к ней.

* * *

— Еле вытащил, — Альтман сидит за столом в небольшой комнате с портретом Ленина на стене, — хорошо я к вам на собрание ехал — а так бы точно утопилась.

Степан стоит на коленях возле Натальи, лежащей на скамейке, и растирает ей руки.

— Такая красивая, — Альтман смотрит на нее, — молодая. Зачем же так?

— Жениха у нее расстреляли, — хрипит Степан.

— За что?

— Контрик, — голос у Степана почти пропадает.

— Понятно, — Альтман встает и подходит к ним, — жестокая революционная необходимость. Мне ее все равно жаль.

— Да, — снова хрипит Степан.

— Что-то вы совсем простыли, — Альтман идет к дверям, — а все в правлении сидите. Шли бы домой.

— Хорошо, — Степан не сводит глаз с Натальи.

— Я за дровами, — Альтман выходит, неожиданно громко хлопая дверью.

Наталья вздрагивает и открывает глаза. Степан помогает ей сесть.

Она смотрит на него. Степан поеживается и отпускает ее руки.

— Ненавижу тебя, — громко говорит она.

Степан вздрагивает.

— За что? — его голос едва заметно дрожит.

— За то что спас.

— Тебя товарищ Альтман спас, — Степан ежится под ее взглядом, — и в правление принес.

— И его ненавижу, — Наталья откидывается к стене.

— Наташа, — Степан встает на колени, — не убивай себя. Лучше меня убей, — каким-то жутким шепотом говорит он.

— Да зачем ты мне нужен? — она снова смотрит на него страшным взглядом.

— Люблю я тебя, — Степан не решается даже пошевелиться, — собакой твоей готов быть.

— Ты не собака, — она отводит глаза, — ты — волк. Все вы — волки. Загрызаете нас.

— Я виноват, — Степан наклоняет голову, — так виноват перед тобой... — он замолкает, опустив голову.

Наталья ничего не отвечает.

— Я ноги тебе целовать буду, — Степан говорит, не поднимая головы, — у дверей спать — только не гони.

— Замолчи! — кричит Наталья. — Не смей! Его нет, а ты такое говоришь.

Степан снова замолкает.

— Никогда, — стонет она, — никого к себе не подпущу. Ненавижу вас всех! — она падает на скамью и рыдает.

Входит Альтман с охапкой дров.

Степан быстро поднимается с колен и отходит от Натальи.

— Это истерика, — шепотом говорит Альтман, кивая на Наталью, — бывает... Ну ничего, так даже лучше — выплачется и все пройдет.

Альтман складывает дрова у печки и начинает растапливать ее, кидая на Наталью сочувственный взгляд.

* * *

— Значит, насовсем от нас уезжаешь? — спрашивает Петр у Степана.

Они сидят в правлении за столом, заваленном бумагами.

— Насовсем, — отвечает Степан, разбирая бумаги, — партия считает, что больше пользы я принесу в городе. У вас-то как, — он избегает взгляда Петра, — отошла Наталья?

— Да, — Петр вздыхает, — полегче стало.

— Замуж ей надо, — неожиданно говорит Степан.

— Что ты, — машет рукой Петр, — мы и говорить при ней про это не смеем. Дикая она стала. Кричит, кидается на всех. Аж страшно. К одной только Арине и ластится.

— Понятно, — Степан продолжает избегать взгляда Петра, — ну хватит с бумагами ковыряться. Пора домой.

— Пора, — Петр встает, — пойду своих кормить.

— Хорошо тебе, — усмехается Степан, — у тебя табор, а не дом. А у меня — стены голые.

— Так женись, — Петр одевает шапку.

— Невесты нет.

— Смеешься? — Петр накидывает полушубок. — У такого красавца? — он глядит в окно. — Вон — бежит твоя невеста.

На пороге появляется Танька с чугунком в руках. Увидев Петра, она краснеет.

— А я вот поесть принесла, — мнется она.

— Ну и молодец, — Петр треплет ее за щеку, — заботливая. Ну вы тут кушайте, а я пошел.

Он выходит.

Танька нерешительно идет к столу и ставит чугунок на стол.

— Тебе сколько лет? — спрашивает ее Степан.

— Будто не знаешь, — вздыхает она, — двадцать.

— Двадцать значит, — Степан смотрит на нее.

Она кивает в ответ.

— Замуж не хочешь? — неожиданно говорит Степан.

— Хочу, — она краснеет.

— А ты комсомолка? — грозно спрашивает он.

— Сам же меня принимал, — робеет она.

— Не предашь дело партии?

— Нет, — Татьяна пугается.

— Иди сюда, — Степан притягивает ее к себе и с силой целует сначала в губы, потом в шею.

Она вскрикивает.

— Вот так я тебя любить буду, — с некрасивым оскалом смеется Степан, — пойдешь за меня?

— Пойду, — шепчет она.

— А если бить буду? — он начинает задирать ей юбку.

— Ну и бей, — Татьяна не сопротивляется.

— Смотри, — он расстегивает ее полушубок.

— Гм, — на пороге стоит Петр, — извините.

Степан и Татьяна отшатываются друг от друга.

— Ключи от сарая забыл, — Петр идет к столу и забирает ключи.

— Петр Тимофеевич, — Степан сжимает руку Татьяны, — вот невеста моя.

— Славно, — улыбается Петр, — дело хорошее.

— Через неделю свадьба, — продолжает Степан.

— Так, так, — одобрительно кивая, Петр выходит, — чем быстрее, тем лучше, — говорит он из-за двери.

Татьяна смотрит на Степана сияющими глазами. Он словно и не замечает ее.

— Степа, — она робко касается его щеки.

Степан не отвечает.

— Ты еще здесь? — наконец замечает он Татьяну. — Беги домой.

— Зачем? — удивляется она.

— К свадьбе готовиться, — он с силой хлопает ее ниже спины, — да побыстрее.

Татьяна шустро выскакивает.

Степан садится за стол и опускает голову на руки. Плечи его вздрагивают.

* * *

— Вы знаете, дорогие мои односельчане, — заметно поседевший Петр стоит на трибуне посреди маленькой деревенской площади, за его спиной — на здании правлении — виден большой портрет Сталина, — что партия окончательно приняла курс на уничтожение кулака как класса и полному переходу к колхозам и совхозам. Мы хозяйство передовое, нам стыдиться нечего. Есть, правда, и у нас отдельные элементы, — он кивает в сторону Акима, — но мы с этим справимся. А теперь приглашаю всех на поле. Наши шефы — рабочие завода “ Коммунар “ -прислали нам в подарок пять тракторов. А тот кто привез подарок, — Петр показывает на Альтмана, стоящего рядом с ним, — уважаемый секретарь райкома товарищ Альтман проложит первую борозду.

Петр осторожно слезает с трибуны и машет рукой куда-то в сторону правления.

— Давай музыку, — задорно кричит он.

Из круглой черной тарелки радио сначала раздается шипение, как при прослушивании пластинки, а потом начинает звучать танго.

— Утомленное солнце, — поет приятный мужской голос.

— На работу, как на праздник, — весело говорит Петр и идет к полю.

Шумная толпа идет вслед за ним.

Аким и Валентин идут в конце.

— Как ты, Валюха, вовремя в колхоз вступил, — качает головой Аким, поглаживая поседевшую бороду.

— Так нос-то держим по ветру, — отвечает сильно раздобревший Валентин.

— И золотишко свое в правление снес? — хитро улыбается Аким.

— А золото я, Аким Кузьмич, на украшение храма отдал, — парирует Валентин.

— Ох, хитер, — смеется Аким, — нигде не пропадешь.

— Стараемся, — Валентин кланяется проходящей мимо Наталье.

Она кивает ему и идет в поле. Наталья вся в черном. В ее темных волосах видны седые пряди.

— Не отойдет никак, — вздыхает Аким, — десять лет прошло, а она все траур носит.

— Да, — Валентин прищуривается вслед Наталье, — такая баба — и ничья! Жаль.

— Окстись, — смеется Аким, — ты человек семейный.

— Да это я так, — Валентин отворачивается, — в порядке мечтания.

Оба молчат.

— Новость-то слышал, — прерывает молчание Аким, — Степан из города возвращается.

— Чегой-то? — удивляется Валентин. — Он там вроде при начальстве на хорошей должности.

— Движение объявили, — кривится Аким, — все — в деревню. Вот они с Татьяной и едут.

— Да, жизсть, — говорит Валентин и вдруг хватает Акима за руку и тянет в поле, — смотри, Наталья-то дает!

За первым трактором, который ведет заметно возмужавший и похорошевший Альтман, идет второй. За рулем сидит Наталья и смело рулит.

— Вот баба, — с восхищением говорит Валентин, — огонь!

Аким укоризненно качает головой.

* * *

— За новые успехи, — Альтман поднимает стакан и опрокидывает его.

Сидящая рядом с ним Наталья, едва пригубив, ставит свой стакан на стол.

— Не верили, — гремит Петр, — Родионыч, помнишь, ты в трактора не верил!

— Ась? — постаревший Родионыч прикладывает руку к уху.

— Глухим прикидывается, — смеется Петр.

— Ась? — снова тянет дед.

— Выпей, глухарь старый, — беззлобно говорит Петр.

На лице у деда появляется хитрое выражение. Он берет стакан и тянет его к себе.

— А говорит — не слышит, — смеется Петр.

Наталья тихонько встает и пробирается к выходу. Альтман провожает ее глазами. Крестьяне пьют и шумят.

* * *

Наталья выходит на крыльцо и смотрит на пригорок, на котором стоит церковь. Возле нее виднеются фигуры батюшки и Акима.

— А ведь Пасха сегодня, — негромко говорит она и идет к церкви.

Вышедший на крыльцо Альтман провожает ее глазами. Сходит с крыльца, но останавливается, заметив идущую по другой стороне улицы семью.

Они приближаются. Видно, что это Степан, повзрослевшая Татьяна и маленький мальчик лет пяти. Татьяна в красной косынке и белых носочках почти красива.

— С приездом, — громко говорит Альтман, — в родные края.

Они со Степаном обмениваются рукопожатием.

— Что у нас начальство делает? — спрашивает Степан.

— Трактор осваивает, — смеется Альтман, — да теперь ты здесь начальство. Партия тебе поручила этот колхоз.

— Я и приехал с заданием, — Степан оглядывается на жену, — Тань, иди-ка ты с Лешкой в избу.

Татьяна с сыном молча уходят.

— Это кто там? — кивает Степан на пригорок.

— Аким да Наталья со священником, — отвечает Альтман, — не узнаешь?

— Узнаю, — спокойно отвечает Степан, — как она?

— Ударница, — с гордостью отвечает Альтман, — первая трактористка в районе.

— Славно, — Степан равнодушно отворачивается, — решено раскулачить Акима. Я привез постановление. Завтра отправим его в район, а потом на поселение.

— Приказ есть приказ, — спокойно отвечает Альтман, — выполним. Пошли за стол — посидим и за первую борозду выпьем.

Они направляются к избе. Степан украдкой бросает быстрый взгляд на пригорок.

* * *

— А что теперь будет с нами, батюшка, и представить себе не могу, — Аким помогает сильно подряхлевшему отцу Василию спускаться вниз с горы, — ножку-то не ставьте в лужу, — беспокоится он.

— Слепну я, Акимушка, — негромко отвечает ему батюшка, — с каждым днем все более и более. Видно Господь не хочет, чтобы я на мир смотрел.

— Вот беда, — Аким, взяв батюшку под локти, помогает ему обойти лужу, — смотреть-то оно конечно не на что, но все ж лучше зрячим быть.

Из-за кустов неожиданно выныривает Наталья. Она останавливается, увидев Акима и отца Василия. Останавливается и Аким.

— Что там, Акимушка? — спрашивает отец Василий.

— Да тут... — Аким заминается.

— Это я, — негромко говорит Наталья.

Батюшка делает несколько неуверенных шагов вперед.

— Наташа? — он протягивает руку и ощупывает ее лицо.

Наталья опускается перед ним на колени.

— Пришла, — батюшка кладет руки ей на голову, — дождался я.

Наталья низко опускает голову.

— Пойду я, что ли, — Акиму неловко.

— Иди с Богом, милый, — улыбается батюшка на звук его голоса, — мне Наташенька поможет.

Аким кланяется ему и сворачивает на боковую тропинку.

— Наташа, — батюшка проводит рукой по ее волосам, — молился я за тебя.

— Простите меня, — Наталья целует ему руку, — не могла я раньше прийти...

— Горе у тебя страшное, — батюшка благословляет ее, — крест мученический. Вынесла ты его, пришла — за то тебе Господь все простит.

— Покаяться я хочу, — тихо говорит Наталья, — много я нагрешила.

— Как сможешь, так и приходи в храм, — батюшка берет ее под руку, и они начинают спускаться вниз, — причащу тебя. Да служу-то я теперь редко. Немощен стал, и в церковь никто не ходит. Боятся.

— В имении барском церковь взорвали, — кивает головой Наталья, — приехали из города, все порастерзали и взорвали.

— И мне грозят, — после паузы медленно говорит батюшка, — третьего дня приезжали и сказали — службу устроишь — сошлем.

— Ой, Господи, — качает головой Наталья.

— Да я не боюсь, — почти весело говорит батюшка, — чего мне бояться. За веру страдать надо — тогда душа очистится. Все равно получим мы свое за грехи наши. Кто здесь — на земле, кто на страшном судилище. Семен-то твой безвинно пострадал, а значит все грехи искупил, мучеником стал. Он в раю сейчас за нас молится.

— Вы его помяните, батюшка, — Наталья утирает слезу.

— Всегда поминаю, — качает головой отец Василий, — и на службе, и дома.

Наталья снова прижимает его руку к губам.

— Ну что ты, — батюшка мягко отнимает руку, — перестань.

— А я теперь на тракторе езжу, — в голосе Натальи слышны слезы, — не грех ли?

— Работать никогда не грех, — отвечает батюшка.

Они спускаются с горы и идут по деревенской улице.

— Бездельничать — грех, — продолжает отец Василий.

Они подходят к маленькому домику, почти вросшему в землю.

В окне видна высокая цветущая роза в горшке.

— Спасибо тебе, Наташенька, — батюшка идет к дверям, — теперь-то я дойду. Уж кажется каждую травинку в своем дворе знаю. Так ты приходи на службу.

— Приду, — Наталья смотрит вслед маленькой согбенной фигурке.

* * *

По улице, громко кудахтая, несется белая курица. Наталья с трудом ловит ее и удивленно смотрит вперед. У одного из дворов стоят несколько подвод, рядом с которыми расположился Васек из ЧК.

Усатый военный выносит со двора два тулупа и кидает в одну из них.

— Сюда будем конфискованное добро складывать, — говорит он Ваську, — следи, чтоб чего не перепуталось.

— Будет сделано, — лихо козыряет Васек.

Наталья вместе с курицей подходит к подводам.

— День добрый, — говорит она Ваську.

— Добрый, — отвечает он, окинув ее оценивающим взглядом.

— Зачем пожаловали к нам? — она заглядывает во двор.

— Очищаем вашу деревню от кулаков, — улыбается он ей, — увозим ненужный элемент.

— Куда же это? — спрашивает Наталья.

— В Сибирь, — усмехается он, — куда кулак телят не гонял.

— Как же так, — ахает Наталья, — у Акима же шестеро, да из них двое — малолетки еще. Внук грудной.

— Кулацкое отродье. И их туда же, — Василий лениво сплевывает.

— Дети ведь, — говорит Наталья, — они не виноваты ни в чем.

— Кулаковы дети — не дети, — отрезает Васек, — отойдите-ка, гражданочка, не мешайте органам власти.

Бледная Наталья отходит к небольшой кучке односельчан, привлеченных шумом.

— За что его? — спрашивает у Натальи стоящая рядом с ней женщина в сиреневом платке.

— Раскулачивают, — шепотом отвечает та.

Остальные молчат.

Во двор снова выходит усатый и два красноармейца с разным скарбом. Складывают все в подводу.

— Увозить пора, — говорит усатый показавшемуся в дверях Альтману, -

с имуществом потом разберемся.

Альтман молча уходит в избу.

— За что?! — слышен женский крик из избы. — Работали мы, никого не обижали!

Степан почти вытаскивает из избы растрепанную полную женщину в сбившейся одежде.

— Хоть собраться-то дайте! — кричит она, вырываясь из его рук.

— Мы вам дали полчаса, — строго отвечает Степан, — ваши вещи сейчас вынесут члены семьи. Садитесь, — он тащит ее к подводе.

— На дом в последний раз дай взглянуть! — снова кричит она.

— Сиди и смотри, — Степан усаживает ее в телегу.

Она жадно впивается взглядом во двор.

Альтман выводит из дома двух наспех одетых девочек двенадцати и тринадцати лет, помогает им сесть рядом с матерью. Они испуганно жмутся друг к другу.

Выходит высокий парень с узлами, за ним молодуха в темном платке.

— Анну-то за что? — вскрикивает женщина в сиреневом платке. — У нее муж погиб в гражданскую. За красных воевал.

— Разберемся, — лениво отвечает Васек.

Степан снова идет в дом и выталкивает оттуда семнадцатилетнего паренька с гармошкой в руках.

— Вот веселые, — смеется Васек, — всю дорогу песни орать будут.

Он подходит к пареньку.

— А я вот сейчас у тебя конфискую гармошку, — он тянет ее из рук паренька.

— Не тронь, — огрызается тот.

— Сопротивление властям, — Васек выхватывает револьвер, — так значит?!

— Митька, — мать выскакивает из телеги и закрывает собой паренька, — отдай, дурной, пусть подавится, — она бросает гармошку на землю и увлекает сына в телегу.

Васек пинает ее. Гармонь издает стон.

— За что ж ты его? — кричит все та же женщина.

— А ну, перестань, — Альтман сердито смотрит на Васька, — веди себя как полагается.

— Возьми балалайку свою, — разозлившийся Васек поднимает гармошку и швыряет ее пареньку.

Паренек прижимает гармонь к себе и опускает глаза, полные ненависти.

Альтман сердито качает головой и идет в дом.

Усатый военный выносит из дома самовар и кидает его в груду вещей на подводе.

— Долго там? — кричит он в избу.

— Бабку одевают, — на порог выходит Альтман, помогая идти женщине с грудным ребенком на руках. Он осторожно усаживает ее в телегу.

Степан и мужик лет тридцати выводят старую бабку, еле волочащую ноги и почти кладут ее в телегу. Мужик снова заходит в дом и выносит еще несколько узлов.

— Не доедет Даниловна, — шепчет Родионыч, опираясь на палку, — она ж почитай уж год как лежачая.

Степан выводит во двор Акима. У него подгибаются ноги, и от этого он еле идет.

Дойдя до калитки, он вдруг бухается на колени и кланяется дому, потом поворачивается и кланяется своим односельчанам.

— Простите, православные, — громко говорит он, — за все простите.

— Вставай, — Степан грубо толкает его, — ехать пора.

Аким утыкается головой в землю и плачет.

— Землица моя, — слышен его голос, — как же без тебя...

— Вставай, — Степан пытается поднять его, потом пинает, — пора.

Аким не шевелится.

— А ну быстро, — двое военных берут Акима и волокут к телеге.

— Встань, — громко говорит его жена, — нечего перед ними позориться.

Аким вздрагивает, поднимает голову и сам залезает на телегу.

На дом он больше не смотрит.

— Ну все? — Степан вопросительно смотрит на Альтмана.

Тот кивает на усатого.

— Вот ты, — говорит усатый Ваську, — ну и ты, пожалуй, — кивает он головой одному из военных, — останетесь здесь и будете охранять конфискованное имущество до нашего приезда. Товарищ Альтман, вы с нами?

— Да, — Альтман усаживается в первую телегу, — успехов тебе, Степан, — прощается он.

— Увидимся, — Степан кивает ему.

— Поехали, — кричит военный.

Подводы трогаются.

Наталья вдруг срывается и бежит за ними.

— Возьмите, — она сует курицу в руки Акима, — ваша же...

Аким автоматически берет курицу.

— Не положено, — кричит Васек.

— Да оставь ты, — останавливает его Степан, достает пистолет и прицеливается.

Выстрел. Раздается женский крик.

Курица на руках у Акима обмякает. Аким с ужасом смотрит на свои окровавленные руки.

— Вот это класс, — восхищенно говорит Васек.

— Степа, — задыхаясь от слез, кричит Наталья, — зачем ты так?

— Врагам революции пощады быть не должно, — в голосе Степана звучит металл, — запомните, товарищи, — он поворачивается к односельчанам, — этот день. Сегодня мы очистили наши ряды от тех, кто не хочет видеть нашу страну сильной — от пособников мировой буржуазии. В старые-то времена помните, как Аким по три шкуры с вас драл, батраков нанимал, детей заставлял по ночам работать.

— У него свои только работали, — всхлипывает Наталья.

— Товарищи, — Степан не реагирует на Наталью, — кулаки жгут хлеб, убивают наших друзей и соратников. В Жулебино позавчера искалечили трех комсомольцев. Я призываю вас не терять бдительность и бороться с врагами пока хватит сил, — он энергично рубит рукой воздух.

Воцаряется молчание.

Телеги уже пропали за поворотом.

— А теперь, — Степан улыбается, — просьба всем разойтись и заняться своими делами, — он поворачивается и идет к избе Акима.

Бабы тихо плачут, мужики молча крестятся.

* * *

Наталья быстро идет по деревенской улице, на ходу смахивая слезы.

— Наташа, — окликает ее Татьяна, стоящая возле калитки у большого крепкого дома.

— Татьяна, — Наталья останавливается и с некоторой злостью смотрит на нее, — что, насовсем вернулись?

— Не знаю — как Степа решит, — Татьяна смущается, — как у него с работой.

— С работой, — Наталья подходит к Татьяне, — хорошая у него работа.

В этот момент из-под руки Татьяны выглядывает ее маленький сынок.

Это красивый мальчик с голубыми глазами. Портит его только большое родимое пятно на правой щеке.

— Как зовут? — Наталья присаживается на корточки и смотрит на него.

— Алексеем, — улыбается Татьяна.

— Лешкой, — Наталья гладит его по голове, — а ты знаешь, — она снова обращается к Татьяне, — что Степан твой сейчас вот таких же в Сибирь отправил! Ты бы ему хоть сказала — чего он так лютует!

Татьяна заливается краской.

— Он меня не послушает, — тихо отвечает она, — нельзя мне лишнего говорить.

— Не очень значит тебе весело живется? — Наталья встает и внимательно смотрит на Татьяну.

Та молчит.

— Сына-то окрестила? — Наталья кивает головой на Лешку.

— Запрещает Степан, — почти шепотом отвечает Татьяна.

— А ты все молчишь! — в сердцах восклицает Наталья.

— Люблю я его, — на глазах у Татьяны показываются слезы.

Наталья снова гладит Лешку по голове.

— Ладно, — решительно говорит она, — готовь парня, покрестим.

— Спасибо тебе, Наташа, — Татьяна прижимает Лешку к себе.

— Только, чтобы ни одна живая душа не узнала, — уходя, строго предупреждает Наталья.

— Спасибо, — Татьяна смотрит вслед Наталье и медленно, словно что-то вспоминая, осеняет себя крестом.

* * *

Лучи утреннего солнца бьют прямо в постаревшее лицо Арины, стоящей у

дверей своей избы.

— Наташ, — она закрывает глаза рукой, — таки не пойдешь на собрание?

— Я на службу иду, — Наталья прибирается у развешенных в углу икон, — Успенскую нельзя пропускать.

— И я бы с тобой пошла, — вздыхает Арина, — да боюсь. Петр грозился, что трудодни снимет, коли не прийдешь. Может пойдем — Степан речь говорит будет, — она говорит по слогам, — о те — ку — щем мо — мен — те.

— Идите, тетя Арина, — Наталья одевает платок, — меня одну и не заметят. Глядишь — сойдет.

— Ой, Наташа, — Арина качает головой, — то вовсе не ходила в церковь, а теперь как нельзя стало — зачастила. Степкиного сына крестила — виданное ли дело! — она крестится. — Узнает Степан — убьет нас всех, — Арина горестно качает головой.

— Не убьет, — отвечает Наталья, — мне Семен сегодня приснился весь в слезах, — тихо говорит она, — значит панихиду надо отслужить.

Арина вздрагивает и вытирает кончиком платка глаза.

— Ну иди, — она обнимает Наталью, — с Богом.

* * *

Наталья поднимается к церкви.

Возле церкви она останавливается, три раза крестится и кланяется, затем заходит.

Церковь пуста. Иконостас освещен яркими лучами солнца, падающими из запыленного окна. Возле огромной — почти в человеческий рост — иконы Божьей матери Оранты, помещенной в приделе, зажжена большая свеча. На полу сложено несколько вышитых рушников и зеленые ветки.

Прямо возле царских врат стоит в горшке роза отца Василия.

Наталья удивленно оглядывается и выходит на улицу.

Возле церкви никого нет, по тропинке никто не поднимается.

Она возвращается и начинает прибираться — украшает икону зеленью, протирает ее рушником. Ставит розу возле иконы. Зажигает несколько свечей у других икон.

Убравшись, Наталья становится на колени у иконы и начинает молиться.

— Прости меня, Господи, — шепчет она, — прости.

Слезы льются у нее из глаз.

Наталья делает глубокий земной поклон да так и замирает в нем.

* * *

Большая свеча у иконы погасла. Остальные уже догорают.

Вздрогнув, Наталья с трудом отрывается от пола и удивленно оглядывается вокруг. Тишина.

Лучи солнца уже не бьют в окно.

Наталья поднимается и гасит свечи. Зажигает новые. Выходит на крыльцо. На улице день уже перевалил за полдень.

Наталья удивленно качает головой.

— Наташ, — слышен чей-то шепот, — ты одна?

— Одна, — Наталья испуганно вздрагивает, — кто тут?

Из-за угла церкви, озираясь, выходит Валентин и увлекает ее за собой внутрь.

— Чего ты? — удивляется Наталья, но тот молча тянет ее за собой.

— Арестовали батюшку-то, — вдруг неожиданно тонким голосом говорит он, — утром рано арестовали. Мы с ним пришли, он и говорит — беги за водой, Валентинушка, хоть полы протрем, а то почитай год не мыли. Ну я и побег. Возвращаюсь, а его ведут двое, — Валентин всхлипывает, — те, что у Акима сидели. И еще из города двое приехали. Я как увидел, так за кустом и схоронился.

— Как же, — Наталья бледнеет, — за что?

— Мы тебе службу служить не велели — так один из них сказал. А ты служить пришел. За то и в Сибирь поедешь.

— Помрет он в Сибири, — Наталья берется за сердце.

— Знамо дело — помрет, — Валентин утирает слезы, — дряхлый да слепой до Сибири не доедет.

— Может пойти — спросить, — дергается Наталья.

— Молчи уж, — машет рукой Валентин, — я после всего на собрание побег, чтоб не заподозрили чего, так там Степан ругнем ругался, что тебя нет. На Арину все кричал. И тебя туда же скоро ушлют!

Наталья опускается на колени и крестится.

Рядом с ней встает Валентин.

— Помоги нам, Господи, — громко шепчет он, — прости.

Наталья решительно встает и начинает собирать вещи, потом примеривается, как лучше снять икону.

— Неси скамейку, — командует она, — Богородицу домой возьмем, остальное соберем и спрячем.

— Как мы ее до дома донесем? — причитает Валентин, подтаскивая табурет. — Увидят — схватят.

— Господь поможет, — Наталья залезает на табурет и начинает аккуратно снимать икону.

Валентин поддерживает ее, но поминутно озирается на дверь.

* * *

— Где она? — хмурый Степан сидит в избе Арины.

— Да не знаю, липучка ты эдакая, — Арина ковыряется у печи, — ушла с утра, а куды не сказала. Надо — сиди жди, не надо — пришлю ее к тебе.

— Буду ждать, — Степан кладет голову на стол и начинает дремать.

Арина видит в окно Валентина и Наталью, с трудом несущих икону, завернутую в рушники.

Она крестится, на цыпочках выходит во двор и знаками манит их за собой, прикладывая палец к губам.

Они тихо идут за ней в подсарайку.

— Степан тебя ждет, — шепчет Арина, — злой до ужасти. Чего принесли-то?

— Богородицу чудотворную, — тоже шепотом отвечает Наталья, — отца Василия арестовали.

Арина в ужасе всплескивает руками.

— Куда спрятать? — Наталья хочет выйти, но Арина неожиданно начинает оттаскивать от стены чем-то наполненные мешки.

— Тащите, — шепчет она, — в стене тайник. Еще Семен делал, чтобы хлеб прятать.

При имени Семена Валентин вздрагивает и прячет от Натальи глаза.

— Иди-ка ты домой, — шепчет она ему, ничего не заметив, — мы сами тут. А не то увидит Степан — замордует — чего пришел?

Валентин исчезает в дверях.

Женщины быстро таскают мешки.

* * *

Степан поднимает голову со стола и оглядывается.

В избе никого нет.

Он поднимается, потягивается и выходит в пустой двор.

Степан осматривается, проходит по садку, потом идет вдоль дома.

Из подсарайки доносится шуршание.

Степан хочет зайти туда, но в этот момент из нее показывается Арина. Увидев его, она отступает назад.

— Пришла Наталья? — спрашивает он.

— Пришла, — испуганно отвечает она.

— Там она? — спрашивает он, кивая головой на подсарайку.

Арина молчит.

— Дай-ка гляну, — Степан отодвигает ее и видит Наталью, волочащую к стене, у которой уже сложена груда мешков, последний мешок.

Степан входит внутрь.

— Иди в избу, — не оборачиваясь, говорит Степан Арине.

Арина медленно бредет по двору.

Степан берет у Натальи последний мешок и кладет к стене.

Садится на него и смотрит на Наталью.

— Где была? — спрашивает он.

— На мельнице — зерно молола, — Наталья собирает зерна ржи, выкатившиеся из дырки в мешке.

— А здесь что делаешь, — Степан не отрывает от нее глаз.

— Мешки прохудились — нет больше. Вот кое-что пересыпала, чтобы освободить.

Степан молчит. Молчит и Наталья, продолжая собирать зерно.

— Ты знала о собрании? — прерывает молчание Степан.

Наталья молча кивает головой.

— И пошла на мельницу?

— Так хлеб печь надо, а муки нет. Думала быстро обернусь, — Наталья не поднимает головы.

— Взяла бы муку у Татьяны моей.

— Не подумала.

— А я подумал, — тихо говорит Степан, — что ты наш враг. Поэтому не пришла. Мы ведь тебя как передовую трактористку хотели в партию рекомендовать.

— Что ты, — машет рукой Наталья, — не по плечу мне это.

— Ты достойная колхозница — отчего ж не по плечу?

— Темная я, — Наталья откидывает волосы со лба, — глупая.

— Не прибедняйся, — Степан все изучает ее, — может, ты не хочешь в партию вступать, а?

Наталья ничего не отвечает.

Степан встает и подходит к ней.

— Может, арестовать тебя? — тихо говорит он.

— За что? — Наталья поднимает голову.

— За несознательное поведение, — он вдруг хватает ее и прижимает к себе, — соскучился я, — шепчет он, — в городе по тебе соскучился.

— Соскучился, а сына состругал, — усмехается Наталья.

— Так жена она, — Степан прижимает Наталью к стене, — хочет.

— Степа, — Наталья пытается оттолкнуть его, — что ты?

— А я тебя хочу, — Степан рвет на ней кофту и ласкает ее грудь, — всю жизнь хочу.

— Ты же женат, — Наталья снова пытается оттолкнуть его.

— Слово только скажи, — Степан валит ее на мешки, — все брошу — к тебе уйду.

— Не надо так, Степа, — выворачивается Наталья, — больно мне.

— Не сопротивляйся, — Степан задирает ей юбку, — хорошо ведь будет. Что ты все одна мыкаешься.

— Пусти меня, — отбивается Наталья, — не надо.

— Не могу я больше, — Степан рвет ее одежду, — не могу.

Наталья, отчаянно извиваясь, дотягивается рукой до лежащего у мешков серпа и берет его в руку.

— Уйди, — хрипит она.

Степан пугается ее глаз.

— Зарежу, — снова хрипит Наталья.

Степан оборачивается и видит занесенный над его шеей серп. Он выхватывает серп и отбрасывает его в угол.

С еще большей силой наваливается на Наталью.

— Наташа, — в дверях стоит испуганная Арина, — Степан.

Степан, тяжело дыша, с трудом отрывается от Натальи и встает.

Молча выходит.

Растерзанная Наталья глухо рыдает.

Арина без движения стоит в дверях.

* * *

— Где был так долго? — улыбающаяся Татьяна накрывает на стол.

Лешка возится в углу с большим самодельным медведем из потертого рыжего меха.

— Иди — все давно уже готово, — говорит она.

Степан долго плещется у рукомойника, заливая воду себе за шиворот. Потом садится за стол.

— И не вытерся, — Татьяна приносит полотенце и ловко вытирает его.

Степан хмурится.

— Лелька, к столу, — говорит она сыну.

— Ты чего его так зовешь? — вдруг кричит Степан. — Саму, дуру, в детстве все дразнили, так теперь его к этому приучаешь, — он грохает кулаком по столу.

Лешка испуганно прижимает к себе медведя.

— Что это? — Степан подходит к нему и вырывает медведя.

— Наташа дала, — испуганно говорит Татьяна, — для Лель...Для Леши сшила.

— Больше чтобы я не слышал ее имени в доме, — четко говорит Степан,

— я вам всем запрещаю с ней общаться. Понятно?

— Да, — тихо отвечает Татьяна.

Степан берет медведя и швыряет его в печку, поджигает газету и сует на него.

— Папа, — плачет Лешка, — не надо.

Татьяна бросается к сыну и прижимает его к себе.

Степан вскакивает и выходит, хлопнув дверью.

Татьяна бежит к печке и, обжигаясь, вытаскивает тлеющего медведя.

— Я тебе починю его, — говорит она всхлипывающему Лешке и кладет в печку дрова, — не плачь.

* * *

В поле страда. Наталья лихо подгоняет небольшой грузовичок к полю, на котором бабы ворошат вилами сено.

— От Наташка дает, — с восхищением говорит баба, повязанная платком почти по самые брови, Татьяне, работающей рядом с ней, — прям как мужик.

Татьяна молчит.

— Ну что, работницы, — весело кричит Наталья, — уработались?

— Да без тебя какая работа, — отвечает ей та же женщина, — песен петь некому.

— Я давно уж не пою, — Наталья подходит к ним, — не до этого мне.

— Ох, Наташа, — женщина качает головой, — чего ты себя хоронишь? Ничего не скажу — хороший был Семен мужик, но что было то прошло. Молодая ведь еще.

— Эх, — говорит Наталья, сбрасывая темный платок, — дайте-ка вилы.

Женщина протягивает ей вилы.

Наталья залезает на стог и ловко начинает укладывать сено.

— Эх, полным — полна моя коробушка, — раздается над полем ее сильный голос.

— Есть и жемчуг и парча, — вторым голосом подхватывает женщина.

Татьяна молча ворошит сено, не поднимая головы.

— Пожалей душа — зазнобушка, молодецкого плеча, — Наталья уверенно ведет песню.

Шуршит сено, ветер колышет юбку Натальи, открывая ее стройные ноги.

У края поля останавливается машина, из нее выходит Альтман и с восхищением наблюдает за Натальей.

— Наташ, — женщина обрывает песню, — там секретарь приехал.

— Где? — Наталья хочет спрыгнуть со стога, но подошедший Альтман жестом останавливает ее.

— Давайте помогу, — он начинает подавать сено наверх, но рассыпает его. Татьяна бросается помогать ему.

— Не умею я, — смущенно говорит он.

— Ничего, — Наталья спрыгивает на землю, — это дело наживное. С заданием приехали?

— Мимо ехал — притормозил, — он откровенно любуется Натальей, — хорошо вы поете.

— Она и сама хороша, — смеется женщина.

— И сама красивая, — ничуть не смущаясь говорит, Альтман, — одна из самых красивых женщин во всем районе.

— Захвалите, — Наталья отбрасывает косы назад, — пойду я — пора сено на усадьбу везти.

Она в сопровождении Альтмана идет к грузовику.

— Вот молодец секретарь, — подмигивает напарница Татьяне, — даром, что еврей, а лучшую бабу оторвал.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнул, — отвечает Татьяна.

— Погоди, — прищуривается женщина, — посмотрим. Он у меня вчерась все выспрашивал о ней да не просто так, а с особенным интересом.

— Не наше это дело, — Татьяна снова начинает ворошить сено.

* * *

— Товарищ Альтман, — Наталья подходит к грузовику, — хочу вас попросить о помощи.

— Пожалуйста, — Альтман галантно распахивает перед ней дверь кабины.

— У нас батюшка в храме служил, отец Василий, — Наталья испытующе смотрит на Альтмана, но тот не перебивает ее, — арестовали его недавно...Может, вы смогли бы узнать, что с ним?

— А почему вас — ударницу социалистического труда — волнует судьба какого- то попа? — после некоторой паузы отвечает Альтман.

— Я его очень люблю, — Наталья решительно смотрит на Альтмана, — а потом я и не скрываю, что верю в Бога.

— Жаль, — Альтман поднимает брови, — вам надо пойти учиться, чтобы понять всю нелепость вашего заблуждения.

— Для учебы я стара, — Наталья залезает в грузовик, — а за просьбу мою извините.

— Вам ли о старости говорить, — Альтман снизу смотрит на нее, — у вас еще все впереди — и семья и дети.

— Пора мне, — Наталья хочет закрыть дверь.

— Может подумаете об учебе? — Альтман придерживает дверь.

— Нет уж, поздно, — Наталья кокетливо улыбается ему, — лучше о детях.

— Если что решите — скажите мне, — серьезно говорит он, — я помогу. Ну до встречи.

Он резко разворачивается и идет к машине.

Ошарашенная Наталья смотрит вслед ему, потом поправляет зеркальце в кабине и вглядывается в свое лицо.

* * *

— Лешенька, — Наталья подходит с ведрами к колодцу и улыбается, увидев у колодца сына Степана, — ты чего тут один сидишь?

— Ведра сторожу, — серьезно отвечает Леша, — мамка коромысло дома забыла.

— Так в руках бы донесла, — Наталья ставит свои ведра на землю и начинает набирать воду.

— Тяжело в руках, — Лешка с интересом наблюдает за ней.

— Тяжело, — усмехается Наталья, вытаскивая ведро.

— Ага, — Лешка заглядывает в колодец, — а правда говорят, что снизу звезды видны?

— Ты от края-то отойди, звездочет, — Наталья снова опускает ведро вниз,

Лешка нехотя отходит.

— Тетя Наташа, — спрашивает он, — а ты помнишь, как меня на руках голым носила?

— Это когда же? — смеется Наталья, поглаживая его кудрявую голову.

— Когда крестила, — громко говорит Лешка.

— Ты молчи об этом, — испуганно говорит Наталья, — отец твой узнает — беда будет.

— Да, — Лешка ковыряет ногой землю, — мне мама тоже молчать велела. А она медведя твоего починила, — неожиданно перескакивает он на другую тему.

— Медведя? — удивляется Наталья.

— Его папа в печку бросил, — Лешка замечает идущую к колодцу Татьяну и бежит к ней.

— Мама, — кричит он, — а как звезды из колодца увидеть?

Татьяна подходит к колодцу с коромыслом в руках и начинает надевать на него ведра.

— День добрый, — Наталья улыбается и помогает ей, — Танюш, ты прям барыней стала. Ведра в руках не носишь.

Татьяна молча берет Лешку за руку.

— Идем домой, — строго говорит она сыну.

— Мам, ну как звезды посмотреть? — снова спрашивает он.

— Тань, ты что? — удивляется Наталья.

— Идем же, — Татьяна тянет за собой Лешку.

— Таня, — Наталья смотрит вслед.

— Ты прости меня, Наташа, — Татьяна полуоборачивается к ней, — мне Степан не велел с тобой говорить. Озлился он на тебя за что-то.

— Он же, а не ты, — Наталья повышает голос, — тебе-то я ничего не сделала.

— Ты прости, — Татьяна уже не оборачивается, — не велел.

Лешка на ходу оборачивается и машет Наталье рукой.

Наталья с недоумением смотрит им вслед и берет свои ведра, потом вдруг с размаху опускает их на землю так, что вода с шумом выплескивается, садится на скамейку и начинает плакать.

* * *

— Странно, Яков Натанович, что вы узнаете о судьбе какого-то попа, — в знакомой комнате ЧК сидит уже совсем поседевший следователь, когда-то допрашивавший Семена.

— Меня попросили, — отвечает Альтман.

— И кто же? — с интересом спрашивает Альтман.

— Прихожане нашей церкви.

— Замечательно, — улыбается следователь, — значит вы общаетесь с прихожанами церквей?

— Случается, — Альтман серьезно смотрит на него, — и с верующими приходится общаться.

— Разве вы православный?

— Да, как это ни странно, — усмехается Альтман, — раньше это называлось выкрест.

— И до сих пор в церковь захаживаете? — с иронией спрашивает следователь.

— Только в силу служебной необходимости, — спокойно отвечает Альтман.

— А о чем же вы с прихожанами толкуете? — снова спрашивает чекист. — О Библии?

— Бывает, что и о Библии, — отвечает Альтман, — врага надо бить его же собственным оружием. Разубеждать, что Бога нет, не зная основ религии, невозможно.

— Какой вы, однако, товарищ секретарь обкома, — следователь пристально смотрит на Альтмана, — начитанный.

— Вы — выпускник Петербургского университета — не менее начитаны, — с укором отвечает Альтман, — а делаете вид, что забыли это.

— Время сейчас такое, — следователь встает и идет к окну, — ученость не в моде.

— Образование оно вне времени, — Альтман поднимается, — ну ладно, приходил я, видимо, зря.

— Семь лет лагерей ему дали, — следователь смотрит в окно, — на Соловках теперь ваш поп Богу молится.

— Спасибо, — Альтман берется за ручку двери.

— А вашим странникам и пустынникам скажите, чтобы поменьше спрашивали, — следователь поворачивает голову, — советую как образованный человек образованному человеку, — грустно улыбается он.

— Спасибо, — еще раз повторяет Альтман и выходит.

Следователь снова отворачивается к окну.

* * *

— Наташ, — испуганная Арина заглядывает в избу, — там ищут тебя.

— Кто? — Наталья, сидя на корточках, топит печку.

— Начальство высокое.

— Да кто? — Наталья сердито встает, уронив с колен несколько полешек.

— Секретарь, — шепотом отвечает Арина, — во дворе на лавочке сидит.

— Альтман? — Наталья удивляется, потом подходит к зеркалу и поправляет волосы.

— Иди же — ждет, — волнуется Арина.

Наталья выходит во двор.

— Рад вас видеть, — Альтман встает со скамьи, у которой от резкого движения проваливается сидение, — сломал? — смущается он.

— Ничего, — машет рукой Наталья, — старая она.

— Дайте мне топор, — он находит в груде досок наиболее подходящую, — починю.

— Да что вы, — Наталья хочет отнять у него доску, — у вас дел полно.

— А мне так хочется для вас что-нибудь сделать, — улыбается он.

Наталья молча уходит и возвращается с топором.

Альтман не очень ловко начинает поправлять сидение.

— Узнал я про вашего, — он заминается, — знакомого.

— Отца Василия?

— Да про него, — он утирает лоб, — семь лет лагерей.

— Не вернется он, — шепчет Наталья, — не выдержит. За что? — с вызовом спрашивает она. — За что вы его посадили?

— Не я, — Альтман уже почти справился со скамейкой, — соответствующие органы. Им виднее.

— Что виднее, — голос Натальи становится громче, — как безвинных казнить? Семена моего за что расстреляли? Акима с детьми почему выслали? Для кого она, эта власть народная?

— Для вас, — Альтман смотрит на нее, — бедняков. Увы, в пламени революции всегда погибают случайные жертвы. Это историческая закономерность.

— Вы оттого так говорите, — перебивает его Наталья, — что горя не знали.

— У меня в Одессе, — медленно отвечает он, — расстреляли всю семью. Сестру белые — за то что была членом коммунистического подполья, а отца и брата наши — за сотрудничество с французами.

Наталья прижимает руку к губам и качает головой.

Альтман устанавливает скамейку.

— Вы зовите меня, если помочь чего надо, — он смотрит на криво сколоченную скамейку, — я хоть и не мастер, а все ж таки мужская сила.

— А остался у вас кто-нибудь? — спрашивает Наталья.

— Мать. Она к сестре, ну то есть к тетке моей в Петер..., — он поправляется, — в Ленинград жить уехала. Ну, прощайте, — он подает Наталье руку.

Наталья подает ему руку в ответ. Он задерживает ее и вдруг подносит к губам и целует.

Наталья краснеет.

— Мне пора, — он идет к машине, — вы, Наташа, если чем-нибудь поделиться хотите — ну там мыслями или соображениями — ищите меня, хорошо? Не надо с другими об этом говорить.

Наталья послушно кивает головой.

— Вот дела-то, — шепчет Арина, наблюдая за ними в окошко.

* * *

По лесной тропинке во весь дух мчится голубоглазый паренек лет шестнадцати с большим родимым пятном на щеке.

Он спотыкается о корягу, потом его рубашка цепляется за ветки малины.

Паренек с силой дергает рубаху на себя и рвет ее.

На секунду он останавливается, с досадой смотрит на рубаху, потом снова бежит дальше, не обращая внимания на хлещущие его по лицу ветки деревьев.

* * *

На сеновале в обветшалом сарае лежат Альтман и Наталья. Темные волосы Натальи распущены, одежда смята.

Сквозь щели в досках пробиваются яркие лучи солнца.

— Ох и грешу же я с тобой, Яша, — Наталья сладко потягивается, — с Семеном не согрешила ни разу, а с тобой...

— Ничего, — Яков щекочет ее соломинкой, — дело молодое, веселое.

— Какие уж мы молодые, — Наталья грустит, — пятый десяток пошел.

— В сорок пять баба девочка опять, — отвечает Альтман.

Наталья откидывает голову на сено и звонко — до слез — смеется.

— Девочка, — сквозь смех говорит она, — мне из-за тебя девочкой никогда уже не стать.

— Ну а как же? — конфузится Яков.

— Ягодка, — Наталья садится и начинает заплетать косу, — малинка — клубничка.

— Земляника, — Яков с любовью смотрит на нее.

— Почему? — Наталья приглаживает волосы, в которых заметно прибавилось седых волос.

— Тело у тебя земляникой пахнет, — он придвигается к ней ближе.

— Вот умеешь ты, Яша, сказать, — мечтательно говорит Наталья, — аж на сердце тепло становится от слов твоих.

— Люблю — потому и умею, — Яков кладет голову ей на колени. Его волосы тоже уже серебрятся на солнце.

— До чего ж у тебя, Яшенька, кудри хороши, — Наталья гладит его волосы, — вот не дал нам Бог за грех наш ребеночка, а жаль.

— За какой грех, — Яков быстро садится, — нет у нас грехов. Не надо было мешки с картошкой ворочать!

— Не знала я тогда, — Наталья опускает руки, — что понесла. А детей, Яша, Бог дает. Грешны мы с тобой. Вот и забрал Он маленького.

— Какие у меня грехи, — Яков сердится, — я всегда честен был.

— А людей убивал? — Наталья не смотрит на него.

— Врагов, — уточняет Яков, — белую контру.

— Они тоже люди, — тихо говорит Наталья, — ты их убил, они — твою семью расстреляли. Грех убивать.

— Ну все хватит, — обрывает ее Яков, — я тебе молиться не запрещаю, хотя и не нравится мне это твое глупое увлечение.

Наталья молча поправляет одежду.

— Жаль, что нет у нас ребенка, — с горечью говорит она, — уж я так их люблю. Вон Татьяна со мной сколько лет не разговаривает, а Лешка ее все бегает ко мне, — она смотрит на сердитого Якова и обнимает его, — поцелуй меня, — шепчет Наталья.

— Не поцелую, — упрямится Яков, — пока не скажешь — когда ты за меня замуж пойдешь? Сколько лет уже от всех прячемся?

— Пойду, — Наталья вздыхает, — поминки годовые по Арине справлю и пойду.

— Ну нельзя же так, — возмущается Альтман, — то не могла, потому что Петра схоронила, то по Арине поминки. Уже давно шепоток о нас по деревне идет.

— А тебе-то что, — беспечно встряхивает головой Наталья, — потрещат сороки да успокоятся.

— Репутация подмокнет, — Альтман хочет еще что-то добавить, но его прерывает Лешкин крик.

— Тетя Наташа, — кричит Лешка во дворе, — где ты? Война началась!

— Война? — Наталья вздрагивает всем телом и прижимается к Якову. — Яшенька!

Он быстро застегивает пуговицы и увлекает Наталью к дверям.

— Что же будет, Яшенька? — на ходу всхлипывает Наталья.

* * *

Во дворе у правления стоит плач и гомон.

Бабы голосят, провожая мужей, ребятишки возятся в пыли.

— Товарищи, — Степан выходит на крыльцо, — в этот тяжелый для нашей Родины час, мы должны объединиться вокруг партии. Коммунисты первыми пойдут в бой с оружием в руках, чтобы защитить наш народ. Дорогие мои односельчане, — он снимает пилотку, — крепитесь. Мужчины — бейте врага до победного конца, женщины — ждите нас. Мы вернемся с победой!

— Ура! — громко вскрикивает кто-то из мужиков.

— Вернемся, — подхватывают несколько голосов.

— Хорошо сказал, Степан, — говорит стоящий рядом с ним Альтман, — лучше не скажешь. Товарищи, — кричит он, — ждем вас к сентябрю — хлеб убирать!

Люди начинают прощаться.

Недалеко от правления стоят несколько грузовиков, возле которых два офицера

поджидают новобранцев.

Альтман сходит с крыльца и подходит к стоящей возле грузовиков Наталье.

— Вот эвакуируем завод, и я за тобой приеду, — говорит он ей, — не волнуйся.

— Я не волнуюсь, — Наталья обнимает его, — буду тебя ждать.

— Степа, — Татьяна с годовалой девочкой на руках бросается к Степану, спустившемуся с крыльца, — береги себя.

— Не стану, — твердо отвечает ей Степан, — на войне трусить последнее дело. Ты вот их береги, — он кивает головой на Лешку и берет девочку на руки.

— Ох, Степа, — Татьяна плачет, уткнувшись в его грудь.

— Не плачь, — Степан отстраняет ее и несколько раз подкидывает девочку, — нравится, Анютка? — он прижимает дочь к себе.

Та весело смеется.

— Ну, Леха, — обращается Степан к сыну, — остаешься ты теперь за хозяина.

Лешка с трудом сдерживает слезы.

Альтман отходит от Натальи и идет к офицерам.

— Я сейчас, — Степан отдает дочь Татьяне и идет к Наталье.

— Наташа, — Степан подходит к Наталье, — может не вернусь я. Ты прости меня, — он кланяется ей в пояс, — очень я виноват перед тобой.

— Какие теперь счеты, — Наталья протягивает ему руку, — только возвращайся.

— А ты ждать будешь? — он задерживает ее руку.

— Мы вас всех ждать будем, — отвечает Наталья.

— По машинам, — кричит один из офицеров, и все новобранцы начинают стягиваться к машинам.

— Прощай, Наташа, — говорит Степан.

— Не прощай, — Наталья порывисто обнимает его, — до свидания.

Она поворачивается и идет к Якову.

Степан провожает ее взглядом, потом возвращается к Татьяне, которая тихо плачет, обняв детей.

— Возвращайся быстрей, — шепчет она.

— Вернусь с победой, — Степан обнимает ее и крепко целует в губы, — прости меня, если что не так было, — он обнимает Лешку и дочь, а затем вскакивает в машину.

Последними в машину вскакивают Альтман и офицеры. Машины трогаются, бабы бегут за ними. Татьяна и Наталья бегут почти рядом.

Степан переводит взгляд с одной на другую, потом отворачивается и смотрит на дорогу.

— Степа, — громко кричит ему вслед Татьяна, — поберегись.

Степан так и не поворачивает головы.

Альтман не отводит взгляд от Натальи.

* * *

Сильный ветер гонит по деревенской улице сухие листья. Окна домов занавешены, огней нет.

Издалека приближается шум мотоциклов.

Наталья осторожно выглядывает в окно.

По темной деревенской улице едут мотоциклисты, за ними проходит колонна солдат. Доносится немецкая речь.

Наталья, не отрываясь, смотрит в окно.

* * *

За окном совсем темно.

Наталья, не зажигая света, сидит на кровати.

Слышен осторожный стук в дверь.

Наталья вздрагивает и быстро идет к дверям, открывает.

— Теть Наташ, — в комнату влетает замызганный Лешка, — я к тебе.

— Да откуда ты такой? — Наталья вглядывается в него.

— За клюквой ходил, — усмехается Лешка.

— За какой клюквой? — Наталья снимает с печки кастрюлю с водой, — иди за печку — отмывайся.

Лешка скидывает с себя грязную одежду и бежит за печку.

Наталья достает из сеней огромный таз и подает ему.

Слышен шум льющейся воды.

Наталья быстро собирает на стол.

— Теть Наташ, — подает Лешка голос, — я ведь у партизан был.

Наталья медленно садится на скамейку.

— Потому и зашел, — продолжает Лешка, — привет тебе просили передать.

— Кто? — спрашивает Наталья.

— Товарищ Альтман, — Лешка, завернувшись в полотенце, выходит из-за печки и садится за стол, — он очень о тебе беспокоился, — в его глазах играет улыбка.

— Слава Богу, — Наталья подает ему картошку из печки, — хоть буду знать, где он.

— С партизанами, — Лешка жадно ест, — они и меня к себе возьмут.

— Возьмут, — Наталья с улыбкой смотрит на него, — вояка.

В дверь снова кто-то стучит.

Оба вздрагивают.

— Комендантский час уже, — шепчет Наталья, — хоронись за печку.

Лешка бесшумно прячется за печку, Наталья загораживает его огромным тазом и идет к дверям.

— Наташа, — слышен голос Валентина, — пусти.

Наталья впускает бледного Валентина, который без сил падает на лавку.

Его лицо все в кровоподтеках.

— Что с тобой? — пугается Наталья.

Валентин опускает голову.

— Немцы коммунистов в деревне ищут, — глухо говорит он, — меня сегодня заставили прийти и показать им — кто партейные.

Наталья молча слушает.

— Били меня сильно, — продолжает Валентин, не поднимая головы.

— Тебя били, а их убьют! — вскрикивает Наталья.

— Не выдержал я, — плечи Валентина вздрагивают, — грешен я.

— Кого выдал? — сурово спрашивает Наталья.

— Семью Петра твоего — все равно Алена в эвакуации. Ивана Безрукого. Дарью, потому как она в партизанах. И Степана за лютовство его.

— Степана? — ахает Наталья. — У него ж дети.

— А как он Акима тогда, а? — оправдывается Валентин. — У него тоже дети были. А Семена твоего? — он быстро зажимает рот рукой.

— Семена, — Наталья смотрит на Валентина, — что Семена?!

Валентин опускает голову.

— Говори, — приказывает Наталья.

— Он на Семена-то донес, — тихо говорит Валентин, — будто тот предал его белым. А Семен божился, что не так это.

— Ты откуда знаешь? — глухо спрашивает Наталья.

— Под окном сидел и все слышал, — тихо отвечает Валентин, — я обещался не говорить тебе. Вырвалось.

Наталья стоит недвижно, опустив руки вдоль тела.

— Побегу я, — пятится Валентин к двери, — пора. Облава ночью будет — они по избам пойдут. Ты уж сиди смирно.

Он выскакивает за дверь.

Наталья опускается на пол и сидит неподвижно.

Из-за печки, гремя тазом, неловко вылезает Лешка.

— Убью гада, — неестественно высоким голосом говорит он.

— Тихо, — жестко отвечает ему Наталья, — не балабонь.

Она открывает шкаф и достает мужскую рубаху и брюки покроя двадцатых годов. На несколько секунд прижимает их к себе, затем поворачивается.

— Одевайся, — кидает она вещи Лешке.

— Убью, — Лешка еще не остыл.

— Быстро, — обрезает она его, — к твоим пойдем.

Лешка быстро одевается.

Наталья идет к дверям.

— Теть Наташ, — Лешка догоняет ее, — про кого этот гад говорил? Ну, что батя предал кого-то?

— Потом расскажу, — вздрагивает Наталья.

— Я должен знать, — возмущается Лешка.

— Некогда, — Наталья крестится, толкает его к дверям и выходит, забыв погасить лампу.

Керосиновая лампа вспыхивает и гаснет.

* * *

Одетая Татьяна лежит на кровати и вздрагивает от тихого стука в окно.

Она вскакивает и подбегает к окну.

— Кто там? — испуганно спрашивает она.

— Это мы, — шепчет Лешка.

— Где ты был? — Татьяна быстро бежит в сени и впускает их. — Что случилось? Думала — умру, — она прижимает Лешку к себе.

— Бежать тебе надо, — Наталья отодвигает Лешку, — сегодня ночью облава. Заберут и тебя и детей.

— Куда же нам? — в ужасе шепчет Татьяна. — Анютка-то малая совсем.

— На расстрел лучше идти? — Наталья толкает к кровати, на которой спит Аня.

— Одевай ее и бегите в лес к партизанам. Лешка знает куда.

Татьяна с Натальей быстро поднимают и одевают сонную Аню.

— Паспорта возьми, — Наталья сует в руки Татьяны документы, — и идите пока ко мне. Как комендантский час кончится — сразу в лес!

— Наташа, а ты? — Татьяна прижимает к себе дочь.

— Меня не тронут — я беспартийная, — машет рукой Наталья.

— Наташа, — Татьяна бросается к ней и бухается перед ней на колени, — я-то, дура, обидела тебя.

— А ну вставай, — Наталья почти грубо поднимает ее, — Лешка, — сердито говорит

она, — бери ее и тикайте.

Татьяна, прижимая к себе дочь, идет к дверям. У дверей она хочет что-то сказать.

— Быстро, — почти кричит Наталья и закрывает за ними дверь.

— Теть Наташ, — в избу возвращается Лешка, — прощай.

— Возьми, — Наталья обнимает его, потом снимает с себя золотой крестик и одевает на него, — храни тебя Бог, крестник, — она выталкивает его за дверь.

Наталья оглядывает избу Татьяны.

Берет таз и ведро.

Моет голову за печкой.

Роется в сундуке, идет за ширму и выходит уже в чистом белье.

Садится за стол и закрывает глаза рукой.

— Помоги мне, Господи, — шепчет она, — укрепи меня.

* * *

Густой туман тянется над рекой. Наталья беспомощно бредет в тумане, вытянув вперед руки.

— Господи, — шепчет она, — как страшно, Господи.

Вдруг из тумана появляется Семен в белой рубахе.

— Сема, — Наталья пугается, — ты же умер.

— Умер, — еле слышно, — отзывается он, — да не совсем. Много еще моего на земле осталось.

Наталья протягивает к нему руки, хочет обнять его, но он вдруг начинает колотить руками по воздуху с неимоверным грохотом.

— Больно мне, — кричит он, — больно, — на его груди расплывается красное пятно.

* * *

Наталья в ужасе отскакивает и поднимает голову от стола.

За окном темно, в дверь колотят прикладами.

Наталья встает и оправляет одежду.

Медленно крестится и не спеша идет к дверям. Спокойно отпирает их.

В избу вваливаются два солдата и офицер.

Один из солдат заламывает руки Натальи за спину, другой начинает обыскивать избу.

Офицер садится за стол и рассматривает фарфорового слоника на тумбочке возле кровати.

Солдат, обыскав всю избу, возвращается и становится навытяжку перед офицером.

Тот разворачивает список и что-то сверяет по нему.

— Киндер? — спрашивает он Наталью.

Наталья пожимает плечами.

Солдат замечает крышку подпола, открывает ее и светит внутрь фонариком.

— Киндер? — еще раз говорит офицер Наталье.

Та снова пожимает плечами.

Офицер делает знак солдатам, и те грубо выталкивают Наталью из избы.

Офицер берет фарфорового слоника, кладет его в карман и выходит за ними.

* * *

В окно льются лучи утреннего солнца.

— Где ваши дети? — перед Натальей сидит русский следователь.

— На хуторе, — Наталья качается на стуле.

— А где хутор?

— Там, — она машет рукой куда-то вдаль.

— Всю ночь с ней бился, — говорит по-немецки следователь вошедшему офицеру, — не признается.

— Попробуем по-другому, — офицер делает знак рукой и в комнату втаскивают дрожащего Валентина.

— Скажи, — спрашивает его переводчик, — где ее дети? — он указывает на Наталью.

Валентин оторопело смотрит на Наталью.

— Ты что, — говорит он, — ты почему здесь?

— Молчи, — отвечает Наталья, — я — жена Степана.

— Наталья, рехнулась что ль со страху, — орет Валентин, — какой там к ядреной матери Степан!

— О чем это они? — офицер с интересом переводит взгляд с одного на другую.

— У них очень интересный разговор, — отвечает следователь по-немецки, — этот человек, — он указывает на Валентина, — утверждает, что она не жена коммуниста.

— Да? — офицер подходит к Валентину. — Спроси у него, а кто эта женщина? — говорит он следователю.

— Кто она? — спрашивает переводчик Валентина.

— Наташка Сергачева, — кричит он, — не жена Степана, нет.

— Молчи, Валентин, — кричит Наталья, — дети у нее.

— Дура, — Валентин кричит в ответ, — Степан тебя вдовой сделал, а ты!

— Дети-то причем? — Наталья смотрит на него.

— Где Саранцевы? — спрашивает у нее следователь. — Мы расстреляем тебя, если ты не скажешь.

— Ушли, — тихо говорит Наталья.

— Куда? — снова спрашивает переводчик.

— В лес, — отвечает она, — не найдете.

— Она говорит, что Саранцевы ушли в лес, — говорит переводчик офицеру.

— Партизан? — спрашивает офицер Наталью. — Я?

— Они ушли к партизанам, да? — поддерживает его следователь. — Ты знаешь, где партизаны?

— Нет, — Наталья опускает голову.

— А ты? — переводчик переводит взгляд на Валентина.

— Помилуйте, — тот падает на колени — откуда?

— Кончай с ними возиться, — говорит по-немецки офицер следователю и щелкает пальцами; здоровый солдат утаскивает Валентина в соседнюю комнату. Оттуда раздаются его крики.

Наталья вздрагивает.

— Скажи — где они, — говорит Наталье переводчик, — и мы отпустим и тебя, и его.

— Не знаю, — отвечает она.

Офицер со скучающим видом смотрит на нее и снова щелкает пальцами.

Появляется тот же солдат и идет к Наталье.

Она медленно оседает на пол и теряет сознание.

Солдат брезгливо пинает ее ногой

* * *

В густом тумане Татьяна с трудом бредет по лесу.

— Ничего, мам, — Лешка с Аней на руках идет впереди, — скоро дойдем.

— Давай Анюту понесу, — говорит ему Татьяна, — ты устал.

— Не устал, — Лешка оборачивается к ней, — слушай, мам, а ты не знаешь, кто такой Семен?

— Кто? — вздрагивает Татьяна.

— Сем..., — Лешка вдруг резко останавливается.

— Откуда ты ...? — Татьяна натыкается на него и замолкает, увидев пожилого немецкого солдата с винтовкой, направленной прямо на них.

Солдат толкает их в сторону дороги.

Они выходят на дорогу и оказываются в колонне женщин и детей.

Немец вталкивает их в ряд.

— Куда это нас? — шепотом спрашивает Татьяна у одной женщины.

— На работы в Германию, — глухо отвечает та.

Лешка, услышав их разговор, сильнее прижимает к себе сестренку.

* * *

По дороге идет толпа женщин с детьми.

Татьяна с темными кругами под глазами несет на руках Аню.

Лешка бредет с краю.

— Отдых, — кричит по-русски с сильным немецким акцентом офицер, проезжающий вдоль колонны на автомобиле, — сейчас есть отдых.

Женщин сгоняют на небольшой лужок, по краю которого стоят несколько стожков сена.

— Сено-то гниет, — говорит Татьяна, — уже октябрь, а стог все не убран.

— О чем ты думаешь, — Лешка расстегивает безрукавку и поправляет на шее крестик, — сгинем мы в Германии, а ты о сене!

— А ну-ка покажи, — Татьяна берет у Лешки крестик и смотрит на него, — откуда это у тебя? — строго спрашивает он.

— Крестная дала, — отвечает он.

Татьяна задумчиво рассматривает крестик.

Немцы начинают строить в колонну женщин и детей.

— Снимай крест, — неожиданно говорит Татьяна.

Лешка удивленно смотрит на нее.

— Быстро снимай, — Татьяна почти стаскивает крест с его шеи и идет к колонне.

Ей удается встать с краю так, что Лешка оказывается рядом со стогом.

Все толпятся и солдаты заняты наведением порядка.

— Беги, — Татьяна подталкивает Лешку к стогу, — в сено заройся, а потом в лес иди.

— Мама, — Лешка хочет что-то сказать, но Татьяна толкает его в сено.

Лешка быстро зарывается в стог.

Татьяна оглядывается и видит, что солдат арестовавший Лешку, стоит невдалеке и внимательно смотрит на нее.

Она быстро бросает ему крестик.

Немец берет крестик, внимательно рассматривает его, потом отворачивается от Татьяны.

Солдаты начинают подталкивать всех штыками.

Колонна медленно трогается. Татьяна, прижимающая к себе Аню, бредет в самом конце.

* * *

На деревенской площади стоят бабы с ребятней.

По улице идут Наталья, Валентин и мужик с одной рукой.

Лица их разбиты в кровь, одежда порвана.

Наталью почти несет однорукий мужик.

— Господи, — шепчет одна из баб, прижимая к себе мальчика, — за что ж их так?

Немцы подводят всех к толпе.

— Смотрите, — вперед выходит следователь, — сейчас мы казним нарушителей нового порядка — коммунистов, — он указывает на безрукого мужика, — и их пособников, — он делает жест в сторону Натальи и Валентина.

Толпа молчит. Только седой, трясущийся Родионыч, с трудом опирающийся на палку, медленно идет вперед.

— Смотрите — и помните, — продолжает следователь — всех, кто не послушается нас — ждет то же самое.

Немцы подводят всех троих к стене сельсовета.

Валентин падает на колени.

— Простите, православные, — кричит он, — за все простите!

Офицер, брезгливо морщась, вынимает револьвер и стреляет ему в голову.

Валентин падает на землю и корчится. Немец стреляет еще раз.

По толпе проходит стон.

Безрукий мужик заслоняет Наталью, которая смотрит на заколоченную церковь на горе и быстро шевелит губами.

Несколько немцев встают напротив них и взводят ружья.

Офицер поднимает руку.

— Господин, — Родионыч дергает его за рукав, — меня расстреляйте вместо нее, — он указывает на Наталью.

Офицер удивленно смотрит на него.

— Он хочет, чтобы его расстреляли вместо этой женщины, — поясняет следователь по-немецки.

— Ты есть партизан? — спрашивает офицер на ломаном русском языке.

— Нет, — голова деда трясется, — вместо нее — меня лучше расстреляйте.

— Какой он партизан, — смеется следователь, — пень трухлявый.

Немцы гогочут.

— Уберите эту рухлядь, — приказывает офицер по-немецки.

Два солдата отводят Родионыча к толпе. Он еле стоит на ногах, не утирая бегущие слезы.

Офицер снова поднимает руку.

Наталья смотрит на церковь и что-то шепчет.

Слышен женский вскрик в толпе.

Наталья крестится.

Офицер опускает руку.

Темнота.

* * *

Маленькая девочка, которую мы видели в начале фильма, собирает цветы в церковном дворе.

Из церкви доносится пение.

* * *

В маленькой деревенской церкви идет заупокойная лития.

Батюшка — пожилой мужчина лет пятидесяти — обходит с кадилом иконостас. Его красивое серьезное лицо портит только большое родимое пятно.

Он кадит перед большой — в человеческий рост — иконой Божьей Матери Оранты, украшенной живыми цветами.

Возвращается к дьячку, который читает записки с именами умерших.

Люди, стоящие вокруг них, крестятся. Некоторые украдкой вытирают слезы.

— Со святыми упокой Христе Боже раб твоих, — громко говорит священник и

голос его вздрагивает, — Иерея Василия...

Стоп — кадром идут картинки :

На лесной поляне несколько мужчин в тюремных ватниках крестятся вслед за отцом Василием, тоже одетым в тюремную одежду. Из-за кустов появляется надзиратель. Он медленно и лениво подходит к отцу Василию, ударяет его рукояткой пистолета по голове. Старый человек падает на землю.

— Семена...

Васек на безлюдном пустыре стреляет из пистолета в грудь Семену. По белой рубахе Семена расплывается огромное красное пятно.

— Степана...

Штурм Волги. Раненого Степана укладывают на плот. Медсестра бинтует ему голову. Слышен свист снаряда — и на месте, где был плот видна только взметнувшаяся воронка воды.

— Якова...- Альтман с табличкой “ партизан “ стоит возле виселицы. Немецкий солдат накидывает петлю ему на шею.

Батюшка замолкает, потом осеняет себя крестом и громко говорит

— Натальи...

Офицер на деревенской площади взмахивает рукой. Раздаются выстрелы. Безрукий мужик и Наталья медленно сползают по стене.

— ...и простится им всякому прегрешению вольному же и невольному, — заканчивает батюшка дрогнувшим голосом.

— И сотвори им вечную память, — запевает хор. А батюшка снова начинает кадить ладаном.

— Вечная память, — поет хор, — вечная память.

— Вечная память усопшим, а вам доброго здравия, — говорит батюшка прихожанам.

— Спаси Вас Господи, — кивают ему головами старушки.

Батюшка благословляет их и подходит к пожилой женщине, которую мы видели в начале фильма, и в которой мы узнаем теперь Татьяну.

— Мама, — мягко говорит он, — опять ты записку подала. Ты же знаешь, что я их каждый день поминаю.

— Лешенька, — женщина утирает глаза, — меня Господь для того из плена домой вернул, чтобы я за них молилась. А потом день-то сегодня какой, — Татьяна снова утирает глаза, — именины Наталии...

Леша благословляет ее.

Татьяна идет к иконе Божьей Матери, прикладывается к ней.

* * *

Батюшка уже без облачения и Татьяна выходят во двор.

— Поторопимся, Лешенька, — тревожно говорит Татьяна, — сегодня Аня приезжает с внучатами. А где егоза наша?

— Да вот она, — Леша замечает девочку, — Наташенька, идем домой.

— Сейчас, деда, — девочка кивает головой и бежит к кресту.

Она кладет цветы возле креста и старательно крестится.

Вприпрыжку бежит за Лешей и Татьяной.

— Осторожно, именинница, — оборачивается Татьяна, — не упади.

Девочка обгоняет их и мчится вниз по тропинке, что-то напевая себе под нос.

Камера поднимается выше, и снова видны золотые кресты церкви, вознесшиеся над полем и речкой, над которой уже давно рассеялся туман.

Москва, 1998 г.

Малафеева Светлана

.