|
|
Субботний религиозно-философский семинар с Эдгаром Лейтаном № 41
Vox populi vox Dei? (Глас народа — глас Божий?)
| |
Мы вынуждены мыслить, и не потому, что нам нечего делать и мы хотим поупражнять свою логическую способность. К акту мысли мы вынуждены так же, как вынужден… герой из романа Пруста расшифровывать знаки, потому что они — часть его судьбы.
Мераб Мамардашвили, Философские чтения: эстетика мышления |
Предметом наших сегодняшних рассуждений хотелось бы сделать немаловажный вопрос, всегда ли «народ прав», когда порою как грибы после дождя вырастают разнообразные религиозные культы, а книжное богословие немного погодя спешит им на помощь, эти культы с точки зрения «высокой теории» узаконивая.
Вопрос этот интересен как с точки зрения теории христианского богословия, рефлексирующего над содержанием Откровения в смысле нормативности отдельных его положений для воцерковлённых верующих, так и с позиции нарочно отстранённого от живых, личностных переживаний веры учёного религиоведа. Для последнего любопытным будет как раз непростое взаимодействие книжной «нормативности» богословов-теоретиков с их рассуждениями «высокого богословия» — с действительнными представлениями и практиками так называемой «низовой» или «народной» веры.
Возможно, что с точки зрения церковно ангажированного профессионального богослова подход университетского кабинетного или полевого исследователя-религиоведа будет выглядеть недопустимой беспринципностью «неверующего» сухаря-теоретика. С позиций же учёного, изучающего ВСЕ реальные проявления религии, являющейся его объектом в силу выбора, позиция церковного богослова ненаучна, так как ей понятным образом присуща идеологическая предвзятость.
Вероятно, здесь следует сделать маленькую оговорку: религиовед вполне может быть человеком верующим в своей частной жизни. Однако понятная предвзятость его веры не должна в идеале влиять на оценку научных фактов, полученных в результате исследования. Иначе наука заканчивается, и начинается нечто другое. В худшем случае, идеология, если только это не солидный богословский труд.
Два этих подхода (назовём для ясности и простоты позицией «богослова» и «религиоведа») не могут порой не вступать друг с другом в конфликт. Ибо для богослова традиционного покроя немаловажен вопрос «истины», для религиоведа речь тоже идёт об «истине», которую он будет понимать как интеллектуальную честность. Слово «истина» одно, только наполнено разным содержанием.
Те, кто интересуется историей отечественной востоковедной науки, наверняка помнят издание в 1991 г. «Трудов по буддизму» О. О. Розенберга, русского буддолога-япониста. Так вот, одним из важнейших вкладов Оттона Оттоновича в научную методологиюв изучении религии считается разграничение им буддизма «схоластического», книжного, и буддизма народной веры, буддизма как «религии» par excellence. Иначе многие учёные до сих пор не смогли бы решить давней проблемы — считать ли буддизм религией, или «всего лишь философией».
Такой подход представляется вполне законным также с точки зрения религиоведа, объектом исследования которого может выступить христианство. Только разделить можно не «философию» и религию саму по себе, а книжное богословие и — реальные практики, а также представления в массовом сознании людей, считающих себя христианами. Спектр отношения к «народной религии» богословски образованных интеллектуалов, будь то клирики или миряне, разнообразен. Тут и терпимое отношение с одной стороны, и осуждение «языческих пережитков», с другой.
Бывало, что реальные религиозные практики, инициированные в результате какого-либо частного «откровения» и получившие широкое народное признание, через некоторое время признавались также церковными авторитетами. В случае римского католичества, епископами и Папами. Однако должна была иметься благодатная почва, которая позволила бы богословски «увязать» новую практику с уже имеющимися, а также найти соответствующее объяснение в Писаниях и церковной Традиции. Так, известные видения католической францисканской монахини Маргариты Марии Алакок (+ в 1690 г.), которой явился Христос с пылающим любовью сердцем, дали начало ныне широко распространённой римско-католической иконографии «Сердца Христа». Религиозные изображения такого вида распространились, не в последнюю очередь стараниями священников-миссионеров из Общества Иисуса (ордена иезуитов), особенно широко в Польше и католической Прибалтике (в Литве и в восточной Латвии, Латгалии) во время контрреформации в этих странах.
Редко в каком сельском жилище в Литве или Латгалии мы не найдём, даже и в наше время, этих трогательных и, возможно, немного наивных картинок, определивших и выражающих собой особый тип католического благочестия, с почитанием Сердца Христа, с посвящением Ему себя, с отданием Ему себя в жертву за мир... Но этот тип по историческим меркам сравнительно нового благочестия был бы немыслим без его средневековых прототипов, без гимна Германа Йозефа фон Штайнфельда «Summi Regis Cor» («Сердце Вышнего Царя») (+ ум. 1241 г.), без знаменитых видений Мехтильды фон Магдебург (+ ум. в 1282 г.), впервые записавшей свои видения на нижненемецком языке, без богословских трудов Фомы Аквинского и Бонавентуры, а несколько позже — без личного благочестия иезуита св. Петра Канизия (+ ум. в 1597 г.) или св. Франциска Сальского, отразившегося в их назидательных письменных трудах...
То есть должен был пройти процесс герменевтического и богословского осмысления нового явления, его выход из устного, географически ограниченного местного предания и местных же практик почитания, и его «встраивание» в систему «письменной Традиции» вселенской Церкви. Так, почитание Сердца Христа, после того как оно постепенно разрасталось во Франции и Германии, в 1765 г. было признано в качестве церковного праздника для Польши, а в 1856 г. Папа Пий IX сделал этот праздник Торжеством для всей римско-католической Церкви.
Из этих наблюдений и размышлений над фактами церковной истории мы можем сделать вывод о длительности процесса возникновения каких-либо общепринятых практик и развития лежащих в их основе богословских представлений. Как правило, ничто не появляется на пустом месте.
Для нашего «богослова» интерес представляет как раз богословская «допустимость» или нет — тех или иных явлений. Впрочем, богослов выступает лишь в качестве эксперта, а окончательное слово за Церковью в её совокупности. Но не будем здесь вдаваться в чрезмерные богословские подробности. Скажем только, что, с точки зрения религиоведческой науки, интересны ВСЕ религиозные феномены, и «правильные», и «еретические». Последние, возможно, даже больше.
Давайте теперь перенесёмся в наше настоящее и поразмышляем вкратце над имевшим место совсем недавно казусом появления так называемой «Городецкой фрески» с изображением ныне здравствующего Патриарха РПЦ Кирилла, названного на иконе «святым», и над поднятым этим событием шумом. То, что это, мягко выражаясь, не является общепринятой православной практикой, ясно было с самого начала очень многим. Даже если отвлечься от возможной «византийской лести» изографа, появление такой своеобычной «иконы» должно было подвигнуть Предстоятеля Русского Православия Москвской Патриархии к однозначным шагам — к немедленному прекращению. Но не подвигло, кроме того, что фотографию фрески через пару дней убрали с официального сайта.
Интересна, хотя и предугадываема реакция «лейб-богослова» Святейшего, протодиакона А. Кураева. Как и в случае с патриаршими часами, о. А. Кураев прежде всего старается придать данному казусу богословски приемлемый и даже респектабельный «формат», вспоминая об изображавшемся на монетах нимбе над головой царя Иоанна Василевича, именовавшегося Грозным, и тому подобном. Тут и «святость патриаршего служения», и прочие странные аргументы, другими богословами жёстко опровергавшиеся. А потом вдруг оказалось, что иконописец якобы «не досмотрел» за своим подмастерьем, который надписал имя «святого» по первоначально планировавшейся, позже отменённой разметке.
Аргумент этот кажется надуманным и беспомощным, если верить разошедшимся по интернету изображениям фрески до и после исправления. Видно, что исправлено не только имя, но и облачение, что само по себе говорит о многом. Не могу сказать, какая доля во всей этой истории нечаянной ошибки, намеренной попытки грубой лести или откровенного вранья. Пусть этим занимается церковная политика и соответствующие любители «церковных пряностей».
Меня тут более всего заинтересовала гипотеза Александра Солдатова, высказанная на сайте portal-credo.ru, о возможности неконтролируемого нарастания народного почитания изображения «святого Кирилла, Патриарха Московского». Зная особенности народного православного благочестия, можно было бы ожидать мироточения «святой иконы» или её бумажных и прочих изображений, совершения близ них чудес, исцелений и т. п., появления своеобразного литургического культа с тропарём, акафистом, каноном и т. п. Ну а дальнейшее развитие событий подвигло бы о. Андрея Кураева подвести под это богословскую базу. И готово дело — создан прецедент для канонизации живых людей в Православии.
Мне это почему-то напомнило мою первую поездку в Индию и дней 10, проведённых в Ашараме (религиозном центре) знаменитого индийского святого Шри Раманы Махарши, что в южном штате Тамилнаду, в городишке Тируваннамалай у подножия священной горы Аруначалы. Кроме всего прочего, я посетил, влекомый любознательностью, желанием научного исследования, а также романтического внутреннего приобщения к духу «индусской веры», соседний Ашрам тогда ещё живого ученика святого Раманы, юродивого Свами Рам Кумара.
Я нашёл индуистского подвижника, сидящего в центре большого зала, невозмутимо попыхивавшего трубочкой с ганджой. Вереница паломников тянулась к Свами Рам Кумару, чтобы выразить ему свою преданность. Выражалась она своеoбразно: каждый из подходящих сначала обходил по направлению часовой стрелки стоящую рядом высеченную из камня статую «живого святого» (практика т. н. «прадакшины»), потом трижды простирался перед статуей же ниц, и только потом обращал внимание, что «оригинал» сидит тут же и даёт своё благословение вживую. Меня это тогда, помнится, сильно и искренне повеселило. Так то индуизм, там и не такое увидишь, да это и вполне соответствует индуистскому теологумену «дживанмукты», то есть «освобождённому при жизни», ещё в этом теле. Но в христианстве всё же несколько иные представления...
Если позабыть о чисто «христианском» возмущении всей этой историей с Городецкой фреской, и о богословски недопустимой скандальности данного явления (несмотря на все неуклюжие «разъяснения» отца протодиакона), последнее представляет собой раздолье для университетского религиоведа, изучающего «новое русское православие» со всеми его сторонами, с «языческой» душой, которая, похоже, вовсе не «природная христианка», как пытался в своё время уверять Тертуллиан Карфагенский (+ ум. ок. 230 г., ср. anima naturaliter christiana).
Как никогда, понимаешь необходимость предоставить в России возможность желающим, в том числе мирянам, получать серьёзное богословское образование, как то практикуется в Европе.
Ну а если такой любопытствующий религиовед ещё и христианин по личным убеждениям, то ему остаётся только радоваться за исход рассмотренного конкретного дела и уповать на дальнейшее благоразумие церковноначалия, которое благо Церкви в долгосрочной перспективе, надо надеяться, сумеет поставить выше собственного мелкого тщеславия и мышиной возни всяких политических игр, памятую, что негоже Церкви Христовой хулиться от язычников.
27.09.2009
Теги: богословие
религиоведение
религия
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
