|
|
Субботний религиозно-философский семинар с Эдгаром Лейтаном № 26
«Всё это, видите ль, „слова, слова, слова“»: ремарка филологически-философская
| |
Филология начинается с недоверия к слову… Нравственны в филологии не только её путь, но и её цель: она отучает человека от духовного эгоцентризма.
М. Л. Гаспаров, Филология как нравственность, в книге: «Записки и выписки» |
При размышлении над популярным и так привычно-душевно звучащим в нашей повседневной культуре словом «общение», словно сами собою всплывает привычная цепочка ассоциаций: дружеское застолье, с водкой или иными напитками, чаепитие в кругу семьи, размеренная беседа с друзьями, креплёная извечными русскими темами о власти начальствующих и отношении к ней простого человека, спорами до хрипоты о Боге или иных высоких материях на интеллигентских кухоньках… Да мало ли что ещё можно при произнесении глагола «общаться» вообразить. Главное, это нечто — вроде бы создаёт некую общность, целостность, называемую на языке нынешних государственников гражданским согласием, а архаично звучащим термином церковного происхождения, взятого на вооружение теми же деятелями — именуемого соборностью.
Записки на манжетах Началом заголовка взяты слова из стихотворения А. С. Пушкина «Не дорого ценю я громкие права».
Не являясь ни политиком, ни политологом, ни профессиональным журналистом, ваш покорный слуга всё же не может не замечать подобных речевых клише или, более того, клишированных мыслительных ассоциаций. Будучи же в некоторой степени филологом, он никак не может принять все эти слова за чистую монету, не требующую никакого осмысления, а одного лишь автоматизма действия или стереотипа мыслительной реакции.
Когда я слышу, что кто-то рассуждает об «общении», мне вспоминается знаменательное, программное высказывание американского психолога австрийского происхождения Пауля Вацлавика, простотой своей наглядности граничащего с трюизмом: «Невозможно не общаться». То есть всякое наше межчеловеческое взаимодействие, начиная с растворяющего границы «я» океана душевности, вызванного действием традиционной водки, и заканчивая, с другой стороны, вооружённым нейтралитетом, переходящим в прямую войну, — индивидуумов и групп, — всё это суть разные формы «общения». Либо приводящего к возрастанию общности, либо ведущего к отторжению. Но, отвергая нечто, мы ещё в большей мере зависим от объекта нашего резкого неприятия, чем в случае некритического восторга.
Как тут не вспомнить знаменитую сентенцию английского поэта и проповедника 16–17 вв. Джона Донна: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе…», идею, являвшуюся позже одной из стержневых мыслей для творчества другого нашего великого «почти современника», американского монаха-трапписта, поэта и мыслителя Томаса Мертона (+ 1968), написавшего, кроме всего прочего, знаменитую книгу религиозных эссе «No man is an island» («Никто не остров»).
В весьма любопытной (и мною лично, признаюсь, очень любимой) антиутопии Владимира Войновича «Москва 2042» один из героев объясняет повествователю особенности устройства человеческого языка: «Хотя мы действительно пользуемся приблизительно одним и тем же словарным составом, но каждый язык, как известно…, имеет не только словарное, но и идеологическое содержание…» Не знаю, задумывал ли В. Войнович в этой фразе просто тонкую издёвку над своими романными коммунистами, или же писал совершенно серьёзно, вроде как «от себя», сокрыв своё истинное отношение под маской нарочитой фееричности всего произведения. Во всяком случае, филологу, а особенно изучающему словесность, далеко отстоящую (географически и хронологически) от парадигм его собственной культуры, как античнику-классику или востоковеду любого профиля, как никому иному должнa быть ясна справедливость вышеприведённой фразы литературного героя.
Возьмём, например, для наглядной простоты такие популярные речевые клише современного массового политического сознания, как «демократия» и «либерализм». Наверное, каждый по зрелом размышлении согласится, что при произнесении этих слов у двух разных людей могут возникнуть совершенно различные цепочки мыслительных ассоциаций и связанных с этим нравственных оценок. И если для одного «демократия» будет связываться в сознании с деятельным участием народа в управлении страной, с действенным контролем развитых общественных структур над всегда готовой зарваться машиной государственного «аппарата насилия», то для другого это же слово свяжется, возможно, с массовым ограблением населения, с войнами нарождающихся бандитских кланов, с большевистским принципом «первичного накопления» неправедных капиталов, гениально озвученным булгаковским тов. П. П. Шариковым: «Взять всё и поделить!» Не случайно «демократию» принято в России неприлично рифмовать. Как это ни печально…
Согласно подобным же ассоциациям, «либерализм» предстанет скорее не свободой от всепроникновения авторитарных институций, а тоталитарной по сути «попыткой нового перевоспитания масс», по меткому слову С. С. Аверинцева. И будет скорее созвучен не благородным идеалам свободы, а восприниматься в ассоциации с агрессивным нравственным «либертинизмом» — разгулом вседозволенности, символом чего давно уже выступил известный сорбоннский лозунг студенческой революции «Запрещено запрещать!»
Итак, мы выяснили, что многие существующие слова, несмотря на одинаковую внешнюю звуковую оболочку, воспринимаются разными носителями одного и того же языка совершенно по-разному. Что ж, можно только отдать должное литературной прозорливости Войновича, говорившего устами своих героев об их «разном идеологическом содержании».
Другой конкретный пример, в некотором роде противоположный первому. В немецкоязычном языковом и культурном пространстве принято считать, что слово «коллектив» выдумано коммунистическими идеологами Советского Союза в качестве одной из «дурных» идеологем («коллективизм»), призванных подавлять свободное творчество автономной личности. В отличие от этого, в указанной европейской культурной среде имеется понятие, для которого взято не своё, исконно немецкое, а иноземное по происхождению, английское слово team, что дословно значит «команда». Способностью «влиться в команду» и работать, сообразуясь с другими её членами, в нынешней европейской цивилизации определяются официальные деловые качества человека, будь то в частной торговой фирме, адвокатской конторе или в системе среднего школьного образования.
О совместной деятельности «в комaнде» в центральной и западной Европе ныне принято говорить даже в католических и протестантских церковных общинах, как светских, так и монашеских! Для меня самого это звучало бы более чем странно, если бы не многолетний личный опыт.
Как человек, которому пришлось поработать в различных немецкоязычных «командах», но вскормленный исконно родным советским коллективизмом, я до сих пор, каюсь, не уразумел, в чём же разница между «командой» и «коллективом»… Сколь много мне ни приходилось спорить с ратователями за Team-Geist («дух команды», который я бы всё же рискнул переводить как «коллективизм»). Как там, так и тут существуют свои метафизические «парткомы», «товарищеские суды» и покаянные процедуры, предназначенные для отщепенцев, выбивающихся из стройных рядов.
В обоих случаях кара за то, что кто-то выбивается из коллектива (или «команды»), может быть очень жёсткой. Яркий эпизод: на одном из профессиональных собеседований некая девица всерьёз от меня добивалась, чтобы я рассказал, какие у меня имеются недостатки (мне сразу же вспомнился при этом призыв «разоружиться перед Партией»), а также желала непременно услышать ответ на вопрос, люблю ли я работать «в команде», и не являюсь ли я «одиночкой» (Einzelgänger) по своей внутренней сути…
Все вышеприведённые частные примеры свидетельствуют по крайней мере об одной очень важной, общезначимой вещи. Все мы в большей или в меньшей степени находимся в пленении у слов, особенно каким-либо образом идеологически маркированных, именуемых «клише». Все мы пользуемся языком, а конкретнo, более или менее клишированной речью. Последняя же, подобно обоюдоострому мечу, амбивалентна: способна людей соединять, порождая по крайней мере иллюзию согласия, или разделять на непримиримых врагов.
Посредническая роль как филолога, так и философа мне видится в отстранённом наблюдении над указанными свойствами языка, в том числе и на уровне своего собственного речевого узуса и связанного с ним мышления, и в объяснении их действий. Другой стороной деятельности серьёзного гуманитария мне представляется стратегия «перевода», служащего «пониманию» в самом широком смысле этого слова. Но об этом как-нибудь в другой раз.
24.05.2009
Теги: филология
философия
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
