|
|
Субботний религиозно-философский семинар с Эдгаром Лейтаном № 43
Об одиночестве мысли в уединении
| |
Ничего, что мелкий дождь смочил одежду: Он принёс мне сладкую надежду. Скоро, скоро этот город я покину, Перестану видеть скучную картину.
Михаил Кузмин, Любовь этого лета |
Навряд ли возможно выдумать ещё какую-нибудь тему, которая бы настолько всех нас, человеков, касалась. В разные периоды жизни по-разному, но всегда — болезненно, когда острым лезвием или пронзительным уколом, когда тупой иглой, а когда и гноящейся, смутно-беспокоящей занозой...
Одиночество ребёнка, не нашедшего друга или подругу для игр, или вырастающего без родителей сироты; одиночество подростка, который считает себя непонятым всеми остальными существами, целым враждебным к нему миром; одиночество взрослого, которого бросил супруг или сожитель; одиночество поражённого открытием случайно обнаружившейся хронической или даже смертельной болезни; одиночество стариков, доживающих свой век в бездушном окружении домa престарелых — при живых и благополучных детях; одиночество умирающего, пусть даже в окружении семьи и друзей... Такова разноликая, но всегда жёсткая реальность, с которой каждый из нас неоднократно сталкивался, а если нет, то наверняка ещё столкнётся. Раньше или позже.
Итак, не является ли вся наша жизнь, в конечном итоге, лишь множеством попыток выйти, вырваться из одиночества, убеганием от его призраков с разными личинами, грозящих видениями свидригайловской пыльной баньки с пауками, «и так — целую вечность»?
Целые эпохи в европейской культуре, особенно Нового времени, будь то изящная литература, разные виды изобразительных искусств, философские искания — несут на себя печать... ну не то, чтобы — печать одиночества, — но, скорее, его проблематизации, открытия его как темы, отталкивания от него, наконец.
Всем, изучавшим хоть немного эпоху т. н. Серебряного века в России, должно быть, знакомы откровения супруги Д. С. Мережковского Зинаиды Гиппиус о том, как в самом начале — мечущиеся, неуверенные, ищущие люди искусства, — вдруг находят друг друга. Как ощущение себя одиноким и непонятым странником сменяется радостью от обретения единомысленных собеседников. Одно сознание того, что есть на свете такие же, как «я», выводит «из подполья» и открывает новые перспективы.
Символизм и ренессанс интеллигентского богоискательства на рубеже 19-20 веков, так и деятельность, чуть раньше, славянофилов приводит к открытию в России, с одной стороны, такого традиционного, но в самом православии давно позабытого теологумена, как соборность. С другой стороны, нарождающаяся интеллигенция с её революционностью разных степеней и возвеличиваниeм «народа» — в свою очередь закладывает прочный фундамент тому, что в «некалендарном», по вещему слову Анны Андреевны Ахматовой, 20 веке, примет вид идеологии коллективизма.
Можно подчеркнуть, обобщая, что все указанные течения человеческой мысли и деятельности имеют одну природу, как и один корень — осознавание человекoм себя самого одиноким существом, безжалостно вброшенным в мир, детерминированный сталью лязгающей необходимостью экономических законов, сиротливо оплакивающим провозглашённую Фридрихом Ницше «смерть Бога».
Двадцатый век, по видимости смешавший все карты, в полной мере выявил этакой гигантской лакмусовой полоской последствия строительства секулярной общности, основанной на массовом гипнотизировании населения примитивными идеями. Обещанный злыми пророками коммунизма «город-сад» оскалился вдруг смрадом миллионов трупов, положенных в грунт великих каналов. Европейская борьба за объединение и чаемое тем счастье человечества (a как же без него-то, без человечества!?) обернулась «окончательными решениями» для его отдельных частей, когда очередные миллионы, отсортированные по различным признакам, пошли в топку прогресса.
Тут к слову, печального смеха ради, хочется присовокупить о наблюдавшихся мною лично запоздалых рефлексах новейшей европейской истории в сознании азиатов. В Индии до сих пор возможно встретить людей, важно покачивающих при упоминании имени германского фюрера головами, со словами: «Oh, Hitler! A very great man! He wanted to unite mankind» («O, Гитлер, великий человек! Он хотел объединить человечество»).
Как видим, и в современной (или следует лучше говорить «пост-современной»? — сейчас, кажется, ко всякому явлению положено добавлять именно этот латинский префикс) идеологии глобализма идея об объединении человечества и несомненной благости сего начинания не только не отброшена из-за болевого шока мировых войн, но определяет собой целое направление социальной, политической и экономической деятельности.
Потрясение ужасами коллективизма, обернувшегося политическим тоталитаризмом, подпитал целый комплекс мироощущения многих европейских интеллектуалов — экзистенциализм, выразившееся как в литературном творчестве, так и в попытках философкой рефлексии отдельных его представителей.
Всю приведённую этиологию самых разнообразных новоевропейских заболеваний, где в списке хронических больных одно из «достойнейших» мест принадлежит и России, можно подытожить следующим вопросом: оказались ли успешными многочисленные попытки решения проблемы «одиночества человека», его вброшенности в мир — методами, оборачивающимися в той или иной степени коллективизмом? Наверное, всякий ответит, что эти попытки провалились и проваливаются. Это если быть предельно корректным, пользуясь вежливыми эвфемизмами.
Так может быть, строить начинают там, где вообще-то положено заканчивать, ставя для начала на голову то, для чего не успели ещё врыть прочный фундамент? Каждый помнит, чем обернулась некая «великая стройка» древности, Вавилонская башня. Во всяком случае, миф об этой развалившейся мечте возгордившегося человечества излагается Библией чрезвычайно красочно, а европейское изобразительное искусство придаёт ему в течение веков и наглядные цветоформы.
Спокойный традиционный религиозный подход, для которого, в отличие от преобладающего ныне в виртуальной цивилизации глобализма, характерен здравый и слегка насмешливый скепсис по отношению к распространяемым стредствами массового зомбирования идеям, как «смерти Бога», «окончательной изжитости религии» и подобным же явлениям мозговой диареи, исходит из того, что всякая человеческая данность по определению недостаточна. Можно перечислить некоторые характерные высказывания целого ряда крупнейших религий, чтобы внимательный читатель понял, что имеется в виду. В христианстве это идея о первородном грехе и хронической повреждённости человеческой природы. В исламе характерным является восклицание его Пророка о том, что «поистине, человек ведь в убытке!» (inna-l-insaana lafii-xusr: Коран 103:2). Будда твердит, что всякое существование «есть страдание».
Мне также видится, что это понимание ущербности человеческой эмпирии в религиях соседствует с осознанием неполноценности всякой коллективности, тем более секулярной. Все, вероятно, помнят, хотя бы по названию, знаменитый трактат иппонийского архиерея и мыслителя Августина Аврелия «О граде Божием», где образ града Христова, Церкви, последовательно противопоставляется образу града «мiра сего». Иными словами, даже «религиозная община» может быть лишь прообразом Царства свободы, сметающим высоковольтную ограду детерминизма. И в буддизме община (мирская либо монашеская), так называемая Сангха, мыслится лишь в качестве костылей для слабых своих членов, но не целью самой в себе... Но и христианское провозвестие, и буддийская рефлексия, и главные интуиции других религий обращаются прежде всего к отдельному человеку.
Конечно, недостаточно заявить, что так будто бы решаются все проблемы. Общество, построенное по идеальной модели теократии или тем более проникнутое клерикальной идеологией, может оказаться куда как страшным и совершенно безжалостным к отдельным людям, которому любая откровенная диктатура ещё позавидует. Можно сходить за примером в революционный Иран, а можно и поближе пофантазировать...
И всё же тут указан некий альтернативный путь. Начинать предлагается всегда с себя самого, где бы ты ни находился, в каких бы ты плачевных и «убыточных» обстоятельствах ни был. И одно из самых плачевных — это присущее человеку одиночество, которое гораздо больше, нежели простое чувство вдруг возникшей тоски или романтической непонятости. Отбросить утопические надежды на то, что реально своими силами его превозмочь, избежав неминуемой фрустрации, есть первый шаг к подлинному деланию — каким бы его ни называть: религиозным, философским, мистическим или метафизическим. Делание по неустанному осмыслению своей заброшенности в мир, своей бренности и, в конечном результате, смертности — только и способно превратить безнадёжное одиночество в плодоносящее уединение. В глубинах свободно выбранной тьмы которого может нечаянно замерцать огонёк надежды. Но это уже другой разговор.
20.10.2009
Теги: общество
религия
философия
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
