|
|
Субботний религиозно-философский семинар с Эдгаром Лейтаном № 70
Переживание, опыт и текстогенез
| |
Душа, когда молится за мир, без газет лучше знает, как скорбит вся земля, знает она и какие нужды есть у людей, и жалеет их.
Старец Силуан Афонский
Религиозный опыт как таковой актуален всегда: религиозное измерение в человеке существует и не денется никуда, покуда человек есть человек.
С. С. Хоружий, Очерки синергийной антропологии |
Одна из самых удивительных и смешных штук, которые приходилось видеть когда-то — это огромная, на много сотен страниц, диссертация о безмолвии. Однако смешная только на первый взгляд. При всяком оригинальном делателе тут же возникнет схоласт-истолкователь. За ним с неизбежностью — популяризатор. Потом стройные ряды эпигонов, старающиеся делать так, как делал первый. Из подражателя легко получается имитатор.
Достижения человеческого духа вообще даются нам прежде всего в словесности. Кажется, примерно так написал в статье памяти С. С. Аверинцева М. Л. Гаспаров. Даже св. Силуан Афонский, будучи едва грамотным, записывал свои мысли и переживания. За ним появился гораздо более красноречивый ученик Софроний. А с архимандритом Софронием возник и монастырь в Англии, где монашеское делание — «по Силуану». С таким вот знаком качества. Уникальный личный опыт афонского старца об «уме во аде» превратился в метафору. А вместе с ней — в риторику, доступную словеснику для свободного исследования. A эпигонам для имитации.
Порождаемая непосредственной опытной жизнью делателя литература, а за ней и вторичные (и т. д.) писания, помимо порождения самой себя (текстогенез), сподобна породить силу вдохновения. А вместе с ним — новых делателей (это редко) и новый же опыт (это ещё реже). Последний будет неизменно порождать всё новые тексты (словесность), дробящиеся по степени своей относительной удалённости от внетекстовой (пред-текстовой) ткани опыта (Ur-Erfahrung), и иные нюансы смыслов, неведомые прародителю.
Роль исследователя подобна роли скромного переводчика сказанного не ему и не нам. Адресатам, которых мы не можем знать, даже если нам кажется, будто мы знаем «из традиции». Представитель традиции спокоен, горд и — ослеплён этим. Ему кажется, что он знает. И во многих случаев он ошибается. Переводчик-исследователь скромнее, потому что как никто другой знает свою уязвимость.
Внетекстовым, рыхло-неоформленным бывает только само переживание. «Опыт» по определению всегда оформляется в текст и с текстами соотносится. Пусть даже это оформленная всего лишь внутренней речью или предречевыми интуитивными озарениями соотнесённость с тканью традиции («так у святых Отцов», «это сказано было в Писаниях»; «так учил Будда в Сутрах»...).
Именно это, как кажется, имел виду архимандрит Софроний, когда писал о «догматичности молитвенного опыта».
Насколько мне известно, русскоязычный дискурс на эту тему, граничащий с сравнительной психологией религий, философской герменевтикой и сравнительной же догматикой, а также семиотикой, едва ли пока что представим. Известно разве только богословское осмысление, но оно по определению не захочет/не сможет быть непредвзятым. И даже философ С. Хоружий в своих «Очерках синергийной антропологии» является апологетом именно исключительной «истинности православного опыта» и связанного с ним образа человека.
Аксиологический монизм православного (конфессионального) богословствования, вполне традиционно сводящий весь католический, например, духовный опыт (о нехристианском я уже вообще не говорю) исключительно к «духовной прелести», то есть иллюзорному, ценностно сомнительному набору переживаний, не даёт развиваться в России философской метадисциплине «философии религии».
Другим ограничителем является российское же понимание религиоведения (пусть знающие меня поправят! — я говорю сейчас по своим крайне субъективным впечатлениям) лишь как внешнего описания «сект» или как подвид религиозно-конфессиональной социологии (свидетелей Иеговы у нас столько-то, а кришнаитов — столько).
Относительность и множество антропологических моделей, существующих в мире, вполне традиционно, в духе монизма христианской апологетики, рассматривается как зло, которое нужно преодолеть. В России, по верному слову С. С. Аверинцева, никогда не было того, что немецкоязычные европейцы называют Religionsphilosophie. Это не «религиозная философия» в русском понимании начала 20 века, а нечто иное.
Пусть этот краткий набросок мыслей будет попыткой поставить проблему, ждущую своего исследователя и герменевтического и прочего осмысления.
28.06.2011
Теги: религиоведение
философия
философия религии
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
